Митька, не отвечая, подтянул чересседельник. Однако тот же вопрос послышался с другой стороны. Быстрый, непоседливый дедко Петруша Клюшин скороговоркой поздоровался со всеми. Этого дедка Митька Усов почему-то уважал и слегка побаивался. Петруша Клюшин с белой, как льняное повесмо, бородой и с такими же волосами, причесанный, чистенький, никогда не сидел на одном месте.
— Дак чего надо от стариков?
— Нужны, Петр Григорьевич, нужны.
— А коли нужны, дак надо ехать! И тянуть нечего.
— Садись. А где у нас Павло-то?
Пошли в дом, но Павло сидел отвернувшись.
— Ну? — Митька пощупал рубаху. — Рубаха как рубаха, чего худого?
— Нет, и не уговаривайте.
— А у Сельки есть? Где Селька-то?
— Ушел в Ольховицу.
Митька задумался.
— Петр Григорьевич, это, значит, давай-ко выручи.
— Да ведь ежели такое дело… Олешка! — он крикнул в окно какого-то мальчишку. — Сбегай-ка к нам, скажи Анютке, чтобы рубаху послала. Кубовая! На гвоздике у лежанки.
Олешку ждали недолго, он притащил кубовую рубаху.
Павло Сопронов, обнажая сухую белую спину, через голову снял старую грязную рубаху…
Его все сообща вынесли из летней избы, усадили в двуколку. Жук не хотел было ехать и попросил Носопыря, чтобы тот ехал вместо него. Носопырь был рад-радехонек такому случаю.
— Я что, я пожалуйста.
— Слезай, не заслужил еще, — засмеялся Митька. — А ты садись, садись.
Жук сел.
Носопырь все еще не слезал с двуколки.
— Гужи-то надежные? — Петруша оглядел упряжь.
«А, ладно, — подумал Митька про Носопыря, — пусть сидит. Не помешает, ежели лишнего привезу». И хлопнул вожжиной по лошади. Колеса завертелись, повозка, груженная шибановскими стариками, покатилась вдоль улицы. Сопронов так больше и не показывался.
— Ох, робятушки, гли-ко, какая нам почесть-то, — крикнул Павло, оборачиваясь, — поехали чуть не на тарантасе. А я вон из Питера, из роботы, ден пятнадцать шел. Подхожу к Ольховице, гляжу, народушку коло управы густо. Торги, значит, казаков наехало. Пристав ходит в белом мундире, коров за недоимки продают…
Все давно знали эту историю, но с интересом слушали Павла. Опять — в который уже раз! — рассказывал он, как шел из бурлаков и как наткнулся на торги, где продавали отцову корову. Он выкупил свою же корову, и отец плюхнулся ему в ноги, когда Павло на ремешке привел ее домой из Ольховицы.
— Малолетку-то! — шумел Павло. — Прямо так лобом в землю и сунулся! Тятька-то! Ох, говорит, Пашка, спасибо, голубчик! Во! А нонче што за детки пошли? Не детки — разбойники! А, Григорьевич?
