— Дак ведь и жизнь-то у нас, Африкан Иванович, временная, — вставил Савватей Климов.
— Вот потому-то, Савватей Иванович, и надо, чтобы понадежнее.
— Вся надежда, мужики, на Кешу Фотиева…
— Этот установит!
— Верное дело.
— На паях с Гривенником…
— И с Митькой Усовым!
— А чево Митька? Чево Митька? — Усов вскочил с места как ужаленный.
— Тише, граждане! Пусть Дрынов скажет.
— Я, мужики, вот что, — продолжил Африкан Дрынов. — Ежели правду сказать, за общую справедливость. Я и сам не в опушенном дому живу! Нэп отменят, так это дело и по бедноте тоже стукнет. Второе дело, беднота бедноте — рознь! Вон приказ поступил: кредиты выдавать одной бедноте. А иной бедноте кредит — как мертвому припарка.
— Истинно!
— …вон дали кредит Фотиеву, не обижайся, Асикрет Лиодорович, скажу правду. Ведь не завел ни плуга, ни лошади, а денежки, наверно, прожил!
— Давно.
— Пикнули!
— Тебе-то что? — возмутился Кеша. — Своя рука — владыка!
— Знает, что бедняку все спишут!
Лузин встал и остановил перепалку.
— Товарищ Дрынов, кредиты давать будем. Всем трудовым крестьянам!
— А как насчет трех списков-то? Было шесть, останется три. Ведь передеремся сплошь, перепазгаемся!
— Слово, товарищи, Игнатию Павловичу, секретарю ячейки.
Лузин сел, и Сопронов заговорил сразу:
— Повторяю, товарищи, что есть указание отменить деление на шесть групп, как путаное. Партия и Советская власть делит деревню на три класса. Что нам давало деление на шесть? Ничего, товарищи, кроме путаницы и бестолковщины. Бедняк, маломощный середняк, середняк, крепкий середняк… Плюс кулак и зажиточный… Предлагаю…
— Неправильно!
— Предлагаю голосовать за три списка!
— Сам-то себя куда запишешь?
— Прошу остановить кулацкие реплики! — крикнул Сопронов и побагровел, руки его задрожали.
В избе-читальне стало опять очень тихо, так тихо, что было слышно, как что-то хрипело и хлюпало в горле Носопыря.
— Предлагаю начать персональное обсуждение… — Сопронов полистал свою книжку. — Начнем, товарищи, с деревни Ольховицы, с Данила Семеновича Пачина…
Глухое гудение и шорох наполнили Ольховскую избу-читальню.
— Кто может высказаться?
— А чего высказываться? — послышался чей-то голос. — Ты его давно в кулаки записал. Дуй дальше.
— Да, товарищи, — спокойно согласился Сопронов. — Пачина мы считаем кулаком и предлагаем вывести из правления кредитного товарищества. Есть указание…
— Много у тебя ишшо, Игнатий Павлович, указаний-то? — Данило Пачин боком пробирался вперед, его белая лысина и борода качались в толпе, голос дрожал от обиды. — Тебя, Игнатий Павлович, не корми хлебом, дай указание… Ты меня пошто невзлюбил-то? Ты меня пошто губишь-то? Ежели у меня дом обшитой… Ежели у меня три коровы в хлеву да две лошади… Вот, граждане, я весь тут перед вами. Ежели кулак и сплоататор… Записывайте меня в первый список…
