До чего же вкусные и пышные оладьи готовит сегодня мама — смотри, как подрумянились, а ты бледненький что-то, кушай-кушай, сметанки подлей.
Я там и не там, одной половиной в славном осеннем Дне Пышных Оладий, другой — здесь, в этой осени, или в совсем далекой и северной. Потому что на непосредственно впитанную детскими глазами картину большого старого стола с точеными и треснувшими от древности ножками, на котором возвышается на редкость красивая отцовская пепельница с орлом и целая миска неописуемой вкуснятины, над которым царит раскрасневшееся мамино лицо, а где-то сзади облупившаяся побелка, большой книжный шкаф, скрывающий невероятные приключения, и еще портрет, должно быть, очень доброго усатого человека в простой деревянной рамке, и серая Мурка, облизывающая свое блюдечко, на всю эту впитанную картину проецируется нечто иное, не умещающееся в том времени.
И я вынужден на полшага отступить, чуток выдвинуться из милой картины детства.
— Видишь ли, мама, — говорю я с убийственной рассудительностью, и мама теряется, услыхав иного сына. — Видишь ли, мама, не все так просто, не все у меня получилось, я как бы человек-проект, у меня по-прежнему главное в будущем, только будущее сильней и сильней сокращается. И не каждый барьер удается взять.
— Что с тобой? — спрашивает мама, нависая надо мной непробиваемой защитой, и глаза ее округляются от страха. — Ты не заболел ли, Генонька? И лобик горячий, ей-богу, горячий…
— Нет, мама, — говорю я, — не заболел. То есть мне кажется, что я вполне здоров, только мало, очень мало получается…
— Да что ты, голубчик, — машет она руками, — у тебя жизнь еще впереди, все получится, и учительница тобой довольна.
Ты права, мама, лишь в мелочи ошиблась — жизни впереди нет, даже не знаю, хватит ли меня на финишный рывок. А в остальном права — не даю я своим учителям повода для недовольства, никому и не для чего повода не даю. И не стоит тревожить тебя моей неидеальностью и незаконченностью. У тебя будет болеть сердце, а я хорошо знаю — теперь знаю! — что такое боль за ребрами, что такое слабость, оставляющая получеловека на съедение неизменно неоконченным делам.
Скоро придет отец — обязательно надо его дождаться, а пока поговорим о чем-нибудь интересном.
— Мама, — улыбаюсь я как можно восторженней, — знаешь, мама, я сделал открытие, только мне не очень-то хочется, чтобы оно оказалось правильным.
— Какое открытие, сынок? — рассеянно спрашивает мама, ворочая последние скворчащие оладушки на раскаленной сковородке.
