— Да почему?
Он вздохнул, точно умаялся болтать с дурочкой:
— Это есть вторая причина пойти к ментам. Дачка ваша — бермудский треугольник, в котором семь лет назад стали пропадать люди. В буквальном смысле этого слова. С концами. И без вести… Ой, подруга, мой автобус прибыл, извиняй! На, я тебе номерок одного телефона нацарапаю. Во, это мент, зовут Шуриком. Он тебе больше расскажет. А это мой телефон, домашний. Но лучше не звони, лучше в гости причаливай. Целую в щечку!
И исчез, бросив озадаченную Инну посреди пустого тротуара.
12.
К концу недели в интернате осталось семнадцать детей, сорок семь разобрали родственники. Увезли даже тех, кто, попав сюда, считал себя сиротой. Ни с того ни с сего объявились опекуны со слезами на глазах, соплями под носом. Вырвали из привычной среды во временное, не сомневалась Светлана, пользование.
— Деньги кончатся, опять куда-нибудь сдадут… Ох, это проклятое время! Кругом одни временщики.
Больше всего ей было жалко Мушу. Света звала её Мусенькой. Где сейчас бедная девочка, накормлена ли? У неё только-только начали складываться слова из кубиков с буквами. Любопытная добрая Муся, будившая Свету по утрам в поисках своих очков. На самом деле малышке нравилось, когда тётя Сеся расчёсывала пластмассовым гребнем её тонкие шелковистые прядки и пристально следила за тем, чтобы не было "петушиных гребешков" — выступающих спутанных бороздок. Затем она стягивала волосы в куцый хвостик на затылке лентой определенного цвета, означающей день недели. Муся гляделась в зеркальце с видом взрослой искушенной особы и заявляла: "Хм, съеда…" Зрелище вызывало у Светы умиление. Прощаясь, девочка обняла директора за шею, уткнувшись в большое мягкое тело, но ленточки взять с собой отказалась. Может быть, надеялась вернуться? Или память о себе оставляла…
Танечка уезжать отказалась. Её одинокая коляска по-прежнему появлялась на пустынном крыльце каждый отпущенный день. Она была единственным ребёнком в семье и родители навещали её часто, как только выдавалась свободная минутка. Они приезжали в смешном микроавтобусе, похожем на беременного майского жука, года пятидесятого выпуска, который папа Дима купил и отремонтировал специально для поездок больной дочки. С сетками, набитыми всякой вкусной всячиной, они вываливались втроём — папа Дима, мама Марина и тётя Эрика, мамина младшая сестра. Танечка рассказывала интернатским, что родители мамы и Эрики погибли, когда девочкам было тринадцать и восемь. Ехали на мотоцикле и упали в неограждённый колодец. Старшая Марина сама воспитала сестрёнку, не позволив забрать её в детский дом. Та так и осталась Эрика жить с ними после окончания мединститута. Марина выучилась на швею, работала закройщицей и наотрез противилась поступать в текстильный институт. Дима умолял жену родить ещё одного ребёнка, но безуспешно, забота о Танечке превратилась для неё в смысл жизни.
