В течение всей операции Долл оставался у рации, наводя вертолеты и корректируя огонь артиллерии. Результаты ударов он докладывал командиру взвода. Лейтенант Колдрон был в восторге от его сообщений и похвалил Долла за успех патруля, обнаружившего опорный пункт противника. Долл был доволен. На его долю выпал напряженный и радостный день. Он вызвал восхищение солдат умелым руководством и тем, что ему удалось вывести их из боя. Мы все почувствовали большое облегчение, окопавшись на краю лощины, в то время как другие воевали за нас.
С наступлением темноты артиллерия прекратила огонь, а «кобры» нанесли последний удар и взяли курс на базу. Замирающий рокот их моторов подчеркивал воцаряющуюся вокруг тишину. Еще минуту раздавался странно успокаивающий грохот рвущихся снарядов, потом все смолкло и наступила зловещая тишина. Так началась моя первая ночь в поле, всего в двухстах метрах от противника, если он еще здесь оставался. Я молил бога, чтобы он сделал передышку на ночь.
Нам было приказано в течение ночи оставаться на своей позиции, а с утра вернуться в лощину и разведать результаты ударов «кобр». Мы устроились, выставив на ночь плотное охранение. Я улегся в кустах, прижавшись спиной к Блонди, так, чтобы движение одного разбудило другого. Лежать было неудобно, зато была уверенность, что не убьют одного, не разбудив другого. Тем не менее в эту вьетнамскую ночь я не сомкнул глаз. В мозгу кружились события моего первого боевого дня. Я был плохо к ним подготовлен. Одно дело, когда тебе говорят, что каждый вьетнамец потенциальный враг и его надо уничтожать, и совсем другое — приводить это в исполнение. Мои мысли то и дело возвращались к убитому мальчику. Неужели из всего патруля это тревожило только меня? Была ли это просто еще одна жертва войны, подобно сержанту Стоуну, снайперу и буйволу? Неужели нет никакой разницы? Я не мог примириться с бесцельным убийством мальчика. Это лишало смысла всю жизнь. Меня преследовал образ мальчика на берегу реки. Если я не доложу об обстоятельствах его смерти, станет ли это когда-нибудь известно? Я решил, что обязан доложить. Если я промолчу, то стану соучастником преступления. Моя совесть восставала против этого. Однако я боялся докладывать один. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь еще подтвердил факты. Но кто? Долла и Томаса я отверг сразу. Ясно, что Доллу наплевать на чью-либо жизнь, кроме своей. А Томас вряд ли станет выступать против системы, особенно если это связано с осуждением действий начальника его патруля, к тому же мертвого. Оставался Блонди. Он не проявлял открытого возмущения убийством мальчика, но можно было догадаться, что он чувствует. Я мог надеяться только на него, только он мог поддержать меня в моем решении.
