Расставшись с Николаем в зимовье Сурхайт, я решил воспользоваться попутным транспортом, чтобы добраться до улуса Онгурен. Около полудня к зимовью подкатила машина. Шофер, молодой парень-бурят, открыл дверь фургона и помог мне затолкнуть внутрь Айвора, который оказывал яростно сопротивление, упираясь в порожек всеми четырьмя лапами: видимо, пес нутром чувствовал предстоящие муки. Старик и двое парней сидели молча, вцепившись в привязанные к бортам бочки. Едва за мной захлопнулась дверца, как взревел двигатель, машина резко рванулась — и началось светопреставление…
Километров через десять я побарабанил в стенку кабины и, выбравшись на твердую землю, поблагодарил ухмыляющегося шофера. Машина укатила, а я решил переночевать на берегу моря. На следующий день по распадку я поднялся на гребень Приморского хребта и, ориентируясь по компасу, пошел на север к долине реки Зугдук, которая, рассекая горный хребет, впадает в Малое Море.
Если бы не этот случайно выбранный маршрут, то вряд ли я познакомился бы с Сашкой Лапиным и вместе с ним пережил то приключение, о котором хочу рассказать.
Я твердо верил, что в межгорье Приморского хребта заблудиться просто невозможно. Если потерял направление, поднимайся на любую вершину хребта — и всегда увидишь Байкал. Но когда на вторые сутки меня накрыл дождь, моя уверенность несколько поколебалась. По мокрым, осклизлым камням не скоро доберешься до вершины самой высокой сопки. Сложив из корья балаган, я запас дров и решил переждать непогоду. Дождь лил четверо суток. И все это время мы выползали с Айвором на свет божий только для того, чтобы приготовить хоть какую-нибудь пищу и от души поругать природу. Только на пятые сутки, когда после полудня тайга пообсохла немного, можно было продолжать путь.
В тайге, да еще без тропы, быстро теряешь счет километрам, и расстояние определяется временем, потраченным на дорогу. К полудню шестого дня я неожиданно услышал близость реки. Солнце золотило вершины деревьев и сквозь чащу ельника уже проблескивали каменистые берега, когда сквозь клокочущий шум воды и трескотню птичьего разноголосья мне отчетливо послышалась песня.
Что за бред! По рассказам Николая я знал, что человеческого жилья здесь нет. Напряженно вслушиваясь в гремящий говор воды, я спокойно убеждал себя, что это всего лишь галлюцинация: намотался за день, и теперь от усталости чудится всякая чертовщина! Но, взглянув на Айвора, я убедился, что пес тоже слышит нечто необычное. Айвор стоял, навострив уши и нерешительно покручивая хвостом. И вдруг, словно с порывом ветра, совсем ясно, рядом, послышался какой-то хриплый и настырный голос, перекрывающий шум реки:
