Генри в черном праздничном фраке, в белоснежной рубашке и сжимающей горло бабочке, вынужденный встречать гостей у двери, краем глаза следил за Уильямом, который, то появлялся в зале, то снова исчезал.
Праздник был в самом разгаре, когда мальчик неслышно подошел к дворецкому и подергал его за рукав.
Генри обернулся и понял все без слов: "Пора!"
Он, осторожно пробираясь сквозь группы шумных подвыпивших гостей, прошел к выходу. Дал распоряжения слуге, стоявшему у двери, и выполняющему временно его обязанности.
Сам же вернулся в залу и боком, обходя танцующие вальс пары, прошел на кухню.
— Эй! Бездельники! Живей! — подгоняла Катарина нерадивых поварят. Она, словно капитан на корабле, стояла посреди кухни и руководила поварами — матросами.
Вокруг нее кипела работа: все бегали, суетились, слаженно что-то резали, чистили, жарили, варили — раскладывали на блюда…
Генри невольно залюбовался этой добродушной и неунывающей женщиной, заменившей ему мать. За годы она почти не изменилась, лишь добавились морщинки в уголках добрых глаз, и седина выбелила виски.
Он окликнул её. Катарина недовольно обернулась: "Кто это смеет отрывать её от важных дел?" Но, встретившись взглядом с Генри, улыбнулась и, продолжая давать распоряжения, вперевалочку подошла к нему:
— Что сынок? Там все в порядке? Господа довольны?
— Да. Все хорошо. Едят, нахваливают твою стряпню. Ты сегодня превзошла саму себя.
— Еще бы! — широко улыбнулась она. — Не первый праздник готовлю в этом доме.
Генри протянул ей смятый конверт.
— Это что еще? Письмо, что ли? — сердито глянула, оторвав взгляд от кухни.
— Что делаете, ироды! Ну, кто так овощи режет! Возьми другой нож! — закричала так, что Генри на мгновение оглох, затем обернулась, вытирая струйками стекающий по лицу пот:
— Вот чертенята! Все нужно самой делать.
— Я ухожу, сегодня. Зашел проститься, — произнес он, пересиливая себя. Каждое слово застревало, словно пробка в узком горлышке бутылки.
— Иди ты! — взмахнула она руками. — Чего удумал, сынок?! Да разве ж можно так!
Её голос предательски задрожал, глаза мгновенно увлажнились.
Генри обнял её и прошептал на ухо:
— Мне пора. Так надо. Ты поймешь! — порывисто поцеловал в щеку и быстро пошел прочь.
Прижимая одной рукой письмо к груди, другой — она благословляла Генри в спину, украдкой смахивая с круглых щек жгучие слезы.
