Переспрашивали:
— В Галочьем (большой лес)? Кто ж бьет? Будто разрыв громче. Может, то они? А может, это уже фронт?
Было слышно уже в хате. Под хатами повсюду стояли люди. По улице почти никто не ходит. Передавали, что люди, бывшие на базаре в Троянах, видели: приехало тринадцать машин немцев. Болтали, будто немцы пришли и из Умани, окружили все Галочье. Низко на северо-запад пролетел немецкий связной самолет.
Мария радовалась и сомневалась.
— Дай послухаю. Давно не слышала. А может, это по ним? Бидни воины.
Я осмотрел на всякий случай ямы и все думал: что ж делать? Если это партизаны — пройдут и начнутся расстрелы. Начнут свирепствовать немцы и полицаи. Может, уйти с ними — и как ни мало шансов для меня так выжить, — может быть, все же лучше, чем сидеть здесь с моим длинным носом и неясным прошлым. И может, это единственный шанс, если у них есть связь, вырваться к своим. И кроме того, ведь у меня люди.
Старику говорил:
— Ночью будет, наверное, сильный бой. Если правда окружены — попытаются прорваться.
На закате канонада усилилась. Но сколько ни глядел в ту сторону — отблесков не было. Условились с Марией, что спим по очереди, а вдруг бой передвинется. Она:
— Мне так радостно — все внутри дрожит, и страшно за них.
Уснула. Я еще долго лежал. Казалось, канонада ослабела. Заснул. Позже проснулся от маминого вопроса:
— Хиба ви ничого не чуетэ? Герман, старик!
Было лунно. Подумал: «Плохо им прорываться. Земля подмерзла».
На востоке продолжался бой. Сейчас в стороне Городищева равномерно что-то бухало. Крутились где-то самолеты. Старик вслушивался:
— Наче дальше бьют?
То там, то здесь слышны были голоса. За речкой пел кто-то. Село не спало.
— Раз дальше — так их загнали, — говорил старик.
Не спал долго. Выходил. Курил в сенях. Выстрелы редели. Стало сереть. Занималось утро. «Значит, не прорвались».
Заснул. Был еще в постели, когда прибежала соседка — жена немецствующего бухгалтера.
— Ховайте вещи, яки бо кращи. Кажуть, що партызаны влетилы, коней позабиралы. Кажуть: «Була хата, та и та мишает». Совсем не спала. Не можу нияк. А у Ваньки Ануфриенышинка «Евдокию» справляли. Спивають. Светло. Кажуть: «Потушите светило». А они: «Кому жить хорошо, хай тот боится». Это про нас, значит.
Скоро притопал наш старик, что ходил за пайком (с пайком рано началась паника).
— Красные у нас.
Ахнули.
— Приехали двое. Один командир, видно. Хромовые сапоги. Красный шарф. На груди автомат. Другой совсем хлопчик. И Петрика с собой привезли. Он дрожит. Говорил, на подворье поймали. Увидел их народ с конюшни. А старший выхватил наган.
