— Гачаг Наби!
— Гачаг Хаджар!
И потянулись друг к другу, как после долгой разлуки, обнялись, жарко поцеловались, и, быть может, в нахлынувшей нежности сказывалось еще и захлестнувшее их победительное упоение удачным походом, от перехода через ночной ревущий Араке до яростного боя на перевале.
В укромном уголке, где увешанная белыми помпончиками трава росла чуть ли не по пояс, Хаджар скинула с себя потрепанную мужскую одежду, сложила на замшелом валуне… И, ступая по холодящей ноги влажной траве, подошла к переливчато искрившейся запруде, где просвечивало голубоватое песчаное дно. Коснулась рукой воды — лед! Сторожкой огляделась, ощупала взглядом заросли: Наби не видать. Окунулась в обжигающе холодную, стеклянно звонкую воду. Наби послушно стоял — сторожил за рыжей скалой. Вдоволь накупавшись, наплескавшись в голубой запруде, поплавав в ледяной купели, — ей не привыкать, сызмала в реке Хакери резвилась… Вышла Хаджар, пообсушилась на песке, тугие буйные волосы расчесала, достала зеркальце из кармана мужской своей одежды, на валуне приставила и прихорашиваться стала. Развязала узелок с платьем, оделась, и белый шелковый келагай с красной каймой накинула на голову, ремешком с пряжкой золотой натуго опоясалась. Башмаки расшитые обула. Знала ведь, что недолго ей красоваться в нарядах таких. Через день-другой, глядишь, скинет она с себя эту роскошь, соберет в узелок, и подарит какой-нибудь беднячке, что в отрепьях ходит. А сама облачится снова в походное, мужское, привычное, — от соколов-удальцов не отличишь. Но как бы то ни было, а сейчас она, отправляя на себе платье, прихорашивалась. И красота ее, казалось, заворожила все вокруг. И так ей шел этот наряд, так преобразил ее, что, считай, никакой чаровнице с нею не тягаться. И в глазах Хаджар влажных, горячих, проснулось и полыхало сокровенное, болью скрываемое. Вот она, стройная, брови писаные, осанка гордая, — не гачаг, а княжна! И не сказать было заранее, впору придется платье или нет, но это был дар заветный, дар седых матерей, и не принять его нельзя… Но подошло — будто по мерке сшитое. Вот что любовь народная может!
Собрала она гачагские "пожитки" свои в узелок, связала, подхватила винтовку и направилась к скале, у которой поджидал ее Наби. Наби, вздрогнув, резко обернулся, на миг обомлев.
— Сердце екнуло… — улыбнулся.
— Что ж ты такой робкий стал?: — Пуле не кланяюсь, а перед тобой робею.
— А еще гачаг… — лукаво пожурила Хаджар. А Наби глядит во все глаза — не наглядится.
