Сперва Баянов думал, что дело в нем, что собаки невзлюбили его, оставшись без Сальникова. Но шло время, а их поведение не улучшалось: обе продолжали вглядываться в темноту в одном и том же направлении. Значит, дело в чем-то другом.
Что-то за пределами станции собакам очень не нравилось.
Но там ничего не могло быть, уговаривал себя Баянов. На дворе тихо и ясно. Пурга успокоилась, по крайней мере на какое-то время. Каждый, кто оставался здесь дольше, чем на одну зиму, согласился бы, что просто наступило временное затишье, но воющего ветра и снегопада, за стеной которого ни зги не видно, можно ожидать в любое мгновение. Однако сейчас воздух спокоен, он такой холодный и неподвижный, словно внезапно стал твердым, как если бы весь мир превратился в кристалл.
Не ощущают ли собаки приближение новой бури?
Вряд ли. Пурга не стихает здесь никогда, но Баянову не приходилось слышать, чтобы собаки так поджимали хвосты перед ее новым приступом.
Ходит множество разговоров о потерявшемся дозоре, о привидениях или чудовищах, о каких-то сумасшедших американских диверсантах, но Баянов ничему этому не верит — и не поверит, пока не увидит собственными глазами. В который уже раз он стал вглядываться в том направлении, которое вызывало беспокойство собак, но не мог разглядеть ничего, кроме снега, льда и затянутого сплошной облачностью неба.
— Что с вами, черт бы вас побрал? — рявкнул он, натягивая поводки, чтобы заставить подняться припавших к земле собак, которые не хотели отрывать взглядов от простиравшейся впереди снежной пустыни. — Ничего там нет!
Как раз в это мгновение резкий порыв ветра сорвал с ближайшего сугроба снег, и он вихрем закружил вокруг ног Баянова. Этот первый порыв словно разбудил тишину — новые вихри снега стали появляться повсюду.
Буря на подходе, решил Баянов, пурга не заставит себя ждать. Лучше возвратиться до того, как она разгуляется, туда, где тепло, где не придется беспокоиться об этих чокнутых шавках, где он не будет ловить себя на том, что уже почти верит этим детским россказням о снежных демонах и привидениях. Следом за этим, говорил он себе, я начну верить в бабу-ягу, которая вот-вот заявится откуда-то из-за стен станции прямо в своей избушке на курьих ножках и схватит меня, чтобы приготовить себе на обед.
— Вперед! — сердито прикрикнул он, снова дернув оба поводка.
Собаки не двинулись. Более крупная сучка глухо зарычала. Баянов понял, что это не просто беспокойство, — он действительно кое-что понимал в собаках, иначе не стал бы говорить об этом и не взвалил бы на себя такую ответственность. Рычание собаки означало серьезное предупреждение. В нем не было ничего игривого, не звучало оно и пустяковой угрозой; на человеческий язык такое рычание переводится примерно так: «Отваливай немедленно, иначе я разорву тебе глотку». Какая уж тут половинчатая угроза или дружеское предостережение. Если бы на самого Баянова подобным образом зарычала любая собака, второго предупреждения он не стал бы дожидаться.
