Она вспомнила, что напрасно сидит так, с письмом в руках. Прочесть его она все равно не может. А если войдет Курт, будет скандал. Он вечно твердил ей, чтобы она не трогала бумаг, никаких бумаг.
Пуся вложила голубой листок в конверт и повесила куртку в шкаф. Она решила внимательно следить за Куртом.
Федосия в кухне гремела посудой, и эти звуки невыразимо раздражали Пусю.
— Вы бы потише! — крикнула она высоким, срывающимся голосом. Федосия заглянула в открытую дверь, и Пуся поймала очень странный взгляд. Нет, это не была та холодная ненависть, презрение, какое она до сих пор видела в глазах крестьянки. Теперь в этих глазах светилось торжество. Пуся рассердилась. Чему это она обрадовалась? Наверно, подслушивала у дверей и слышала, каким тоном говорил Курт. Вот Курт, — даже эта баба заметила, даже она уже злорадствует…
Она вспомнила, что может отомстить старухе. Она еще не сказала Курту, что сын Федосии лежит убитый в овраге. Дня два она молчала сознательно, чтобы помучить Федосию, а потом просто забыла, когда Курт стал приставать к ней по поводу разговора с Ольгой. Но теперь она разозлилась.
— Подождите, сегодня я скажу мужу, как только придет, скажу, — пригрозила она.
Федосия зло рассмеялась и, упершись руками в бока, сверху вниз глянула на нее.
— А мне-то что! Скажи, скажи «мужу»! — дерзко ответила она, с издевкой подчеркнув слово «муж». — Скажи, я и сама могу сказать, а то у тебя что-то не получается. Скажи, хоть сто раз скажи! Одевайся, беги в комендатуру, чтоб скорей было!
Пуся смотрела на нее широко раскрытыми, изумленными глазами.
— Да вы что?
— А я ничего! Что ты так удивилась? Ты хотела сказать, вот я и говорю — скажи, мол. На то ты ведь и живешь, чтобы шпионить, чтобы немцам ябедничать! Ну, и беги, говори, что знаешь!
— И скажу, чтоб вы знали, скажу.
— Я и говорю — скажи. Что ты все грозишь да грозишь?
— А его у вас отберут.
— Пусть отбирают. У меня уж его отобрали месяц тому назад. Больше не могут отобрать.
— Зачем же вы ходите туда каждый день?
— Хожу и хожу. Мое дело. А отберут — не буду ходить.
— Курт велит вас арестовать, вы отлично знаете, что туда не разрешают таскаться.
— Вот напутала! Боюсь я вашего ареста! Так прямо и трясусь со страха…
Федосия вошла в комнату. Она уже не смеялась. Темные глаза смотрели грозно.
— Ты бойся, ты! Слышишь? Ты дрожи, ты плачь от страха!
Пуся съежилась на скамье.
— Что с вами? Мне-то чего бояться?
— Всего бойся! Людей бойся, они тебе не простят! Воды бойся, потому что, захочешь в нее броситься, она выкинет тебя! Земли бойся: спрятаться в нее захочешь, она не примет. Моему Васе лучше в овраге лежать, Леванюку лучше в петле висеть. Олене было лучше голой по морозу бегать под немецкими штыками, всем лучше, чем тебе будет! Ох, и позавидуешь ты им еще! Кровавыми слезами будешь плакать, что ты не на их месте!
