Да что там, какая душа, какие фибры? Не душой он хотел, не фибрами. Другим местом. Мозгом. Нижним. Тем, кому совершенно добровольно передал функции управления собственной личностью. Господи!.. Это ж надо быть таким идиотом?! Вроде не так много выпил. Или много? Какая разница, даже если очень много — это ни в коей мере его не оправдывало.
Или во всем виновато воздержание? А значит — Юлька? Ее беременность? Их будущая малышка?
Ну нет. Сваливать свою вину на еще не родившуюся дочь — это уж совсем никуда не годится. И Юлька тоже не виновата — в конце концов, это Бахарев сделал ее беременной. Нет, если уж кто и виноват в этой ситуации, так только сам Вадим, и никто другой. Даже Чуликова, как бы ни хотелось ему сейчас прибить ее за этот издевательский смех, за безжалостный указующий перст, нацеленный в хаотичное нагромождение разноцветных бантиков — виновата только в том, что спровоцировала его. Во всем остальном, как ни хотелось, а претензии предъявлять было не к кому. Сам, только сам во всем виноват. В конце концов, насильно его Чуликова сюда не тащила. И танцевать с ней не заставляла. Никто никого вообще не приглашал, все вышло совершенно спонтанно: вопрос, обжегший не только ухо, но и все нутро Бахарева (кстати, о чем она спрашивала?), музыка, как назло заигравшая именно в это мгновение проклятущий медленный танец, сближение тел, уставших от воздержания — Наталья-то Петровна, поди, тоже оголодала без мужа, как и Вадим…
Если бы только не ее хохот. Злой, насмешливый, такой унизительный… несмотря на позор, Бахарев все еще помнил, как несколько мгновений назад сгорал от нетерпения. С какой жадной ненасытностью целовал ее грудь. А грудь и впрямь была красивая — он только теперь ее разглядел. В меру полная, округлая, молочно-бледная в блеклом свете луны, с вздернутыми пуговками сосков. Припасть бы к ней еще раз, как тогда: бездумно, безоглядно. И сама она, паршивка, была на редкость хороша. И даже широковатые скулы, еще резче обозначившиеся из-за смеха, в эту минуту, казалось, нисколько ее не портили, а лишь подчеркивали шарм, индивидуальность. Как он раньше не понимал, что Наталья Петровна — не ширпотреб, штучный товар. Эксклюзив. А потому и не могли у нее быть узкие, безликие скулы. Скупое освещение играло на нее: сейчас она выглядела куда моложе, чем обычно. Тоненькая, голенькая, такая аппетитная в одних только кружевных трусиках, с маняще подпрыгивающими в такт смеха грудками…
