Без тебя мрачнее смерти мне существованье.
Коль желаемого мною нынче я добьюсь,
Даром получу, — хоть жизнью даже расплачусь.
Ты зажги меня сегодня ночью, как свечу.
В горе я. И, лишь сгорая, горе излечу.
Слышишь? Кровь во мне бушует... Так поторопись
С казнью, чтоб палач скорее оборвал мне жизнь!»
Тут — как мне кипенье крови и безумья пыл
Повелели — на цветок я натиск совершил.
Страсть мою, что пламенела, не утолена,
Страсть мою меня молила удержать она.
И она клялась мне: «Это будет все твое.
Завтра ночью ты желанье утолишь свое.
Потерпи одни лишь сутки. Завтра, — говорю, —
Дверь к сокровищу сама я завтра отворю.
Ночь одну лишь дай мне сроку! Быстро ночь пройдет.
Ведь одна лишь ночь — подумай: только ночь, не год!»
Так она мне говорила. Я же, как слепой
Иль как бешеный, вцепился в пояс ей рукой,
И во мне от просьб желанной девы возросло
Во сто раз желаний пламя. До того дошло,
Что рванул я и ослабил пояс у нее.
А царица, нетерпенье увидав мое,
Мне сказала: «На мгновенье ты глаза закрой.
Отомкну сейчас сама я двери кладовой.
Отомкнув перед тобою дверь, скажу: «Открой...»
И тогда, что пожелаешь, делай ты со мной!»
Я на сладкую уловку эту пойман был,
Выпустил из рук царицу и глаза прикрыл.
И — доверчиво — ей сроку дал я миг, другой.
И когда услышал слово тихое: «Открой...» —
Я, с надеждою на деву бросив быстрый взгляд,
Увидал: пустырь, корзину и над ней канат.
Ни подруги близ, ни друга не увидел я.
Вздох горячий да холодный ветер — мне друзья.
Как отставшая от солнца тень в закатный час, —
Тень-Тюркназ отстал от солнца своего — Тюркназ..
А перед моей корзиной друг мясник предстал.
Заключил меня в объятья, извиняться стал.
«Если бы сто лет твердил я, — мне мясник сказал, — Т
Я бы не поверил, если б сам не испытал.
Тайное ты нынче видел, — что нельзя узнать
Иначе. Кому ж об этом можно рассказать?»
И, палимый сожаленьем горьким, я вскипел,
В знак тоски и утесненья черное надел.
Я сказал: «О угнетенный горем, как и я,
Бедный друг мой! Мне по нраву стала мысль твоя, -
Пребывающим в печали черной и в молчанье —
Черное лишь подобает это одеянье».
Шелк на голову набросив черный, словно ночь,
Я из града вечной скорби ночью вышел прочь.
С черным сердцем появился я в родном дому.
Царь я — в черном. Тучей черной плачу потому1
И скорблю, что из-за грубой похоти навек
Потерял я все, чем смутно грезит человек!»
И когда мой шах мне повесть эту рассказал, —
Я — его раба — избрала то, что он избрал.
В мрак ушла я с Искендером за живой водой!..
