Марций вздохнул.
Маленький городок заявил о своей самостоятельности от Рима ещё во времена цензора Котона, более пятидесяти лет назад, и за это время успешно отражал все атаки римских армий. Это надо же, что позволили?.. Пока за дело не взялся новый консул — Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Он разрушил Карфаген, что ему какая-то Нуманция в Испании. Хотя город выдержал осаду в восемь месяцев.
И она была там, по ту сторону стен…
Марций сощурил глаза, наблюдая за ней, спросил вдруг:
— Ты когда-нибудь в Риме была?
Она вздрогнула, повернула к нему голову:
— Нет…Я не покидала Нуманции… Далеко… Нет…
— Что с твоим отцом? Ты знаешь?
— Нет. — Она сверкнула глазами, хмурясь, — Он ушёл в Совет, и я больше его не видела, наверное, его уже нет в живых…
— У тебя были ещё родственники, кроме него?
— Старший брат…Гай…
— Что с ним?
— Я не знаю, с первых же дней осады его призвали на оборону, он был где-то на стене у Главных Ворот… По-моему, в восточном секторе…
— Моя центурия входила в город в этом месте. — Она промолчала, отворачиваясь, спряталась за стеной волос, — Там было жарко. Я потерял там почти половину своих легионеров…
Она вскинула голову, снова глянула ему в лицо, но ничего не сказала, и Марций снова спросил:
— На тебе была туника простолюдинки, я принял тебя даже за рабыню. Ты хотела сбежать таким образом? Чья это была идея?
— Моя! А что? — она дёрнула подбородком.
— Да ничего! — Марций пожал плечами.
— Если бы вы сразу знали, что я дочь Ацилия, вы бы не отпустили меня, да?
Он опять пожал плечами:
— Не знаю. Я сам себе удивлён. Но вряд ли меня купила твоя одежда, больше тронули твои слова…
Она вскинула брови:
— Вы, оказывается, умеете слушать?
— Представь себе. — Он сделал вид, что не понял её издёвки. Они помолчали некоторое время, и Марций сказал ей то, что могло быть ей интересным:
— Из города четыре тысячи человек взяли, многих казнили, остальных продали в рабство. Сципион Эмилиан приказал разрушить город до основания… Больше ты никогда его не увидишь. — Его голос был тихим, он не издевался над ней. И Ацилия задрожала от его слов, от тона его голоса, от прошлого, что уходило от неё безвозвратно. Вытащила из-за пояса флейту и поднесла к губам. Марций не шевелился, слушал её музыку, смешанную напополам со слезами и невыносимой тоской. Она плакала в ней, в этой музыке, рвала душу на части и себе, и ему. Не доиграла, оторвала её от губ, закрыла лицо руками и зарыдала.
Уж чего-чего, а слёз женских он не любил, они разрывали ему сердце, он вспоминал слёзы своей матери в далёком бессильном детстве, когда не мог ничего изменить. Поднялся и подошёл к ней, встал рядом, взял за плечи, прижимая головой к себе.
