Джону Стейнбеку когда-то очень понравилась глава о похоронах Сталина из моей «Преждевременной автобиографии», и он шутливо предсказал мне, что в энциклопедиях двадцать первого века меня будут называть знаменитым прозаиком, который начинал в двадцатом веке как поэт.
Конечно, то немногое, что я сделал в прозе, еще не дает оснований для этого. Увы, я постепенно становлюсь одним из старейших поэтов России. Но, к счастью, как прозаик я еще молод, и, надеюсь, в прозе у меня еще есть способности и пространство для неожиданных движений.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
5 июня 1998 года, Переделкино
Его мать была продавщицей газированной воды.
Она вечно боялась, что ее ограбят, и ежедневно к двенадцати ночи он должен был приходить к ее голубой тележке у кинотеатра «Форум» и сопровождать с выручкой домой.
Ему было десять лет, но как-никак он был хоть и маленький, но мужчина. С ним ей было спокойней.
Правда, она доверяла ему нести только бидон со слитым из стеклянных колонок сиропом и стаканы, а выручку она несла все-таки сама в небольшом кожаном бауле.
Когда они приходили в комнатку на Четвертой Мещанской, она ставила чайник на электро-плитку и начинала считать деньги. Деньги были разные: деньги-новички и деньги-инвалиды. Крупных бумажек у нее было мало. Сторублевки выглядели величаво, как осетры среди многоликой плотвы пятерок, трешек, рублей.
Его обязанностью было считать мелочь. Он составлял из монет аккуратные стройные столбики — в каждом столбике было на рубль мелочи.
Раньше это занятие нравилось ему, но когда превратилось в обязанность, нравиться перестало.
Однажды утром я зашел к его матери, чтобы занять десятку до завтра. Мальчик подклеивал рваные рубли. Увидев меня, он покраснел.
— Денег стыдится, — сказала мать — Не понимает, сколько в них пота вложено. Ничего, жизнь объяснит ему, что такое деньги.
И сунула мне десятку. Взаймы она всегда давала только заклеенные деньги.
Мальчик втайне радовался, видя наступление автоматов на редеющую армию продавщиц газированной воды. В самом раннем детстве он мог часами простаивать около голубой тележки, глядя, как в граненые стаканы с шипением бьет струя, рождающая веселые серебряные пузырьки.
Но однажды на кухне он увидел, как его мать разбавляла сироп. После этого шипящая струя, управляемая ее рукой, перестала быть красивой.
Но его мать ошибалась, говоря, что он не любит деньги. Деньги он любил. Но деньги особенные.
Однажды он мне сказал:
