правда?»
Если бы ты могла слышать его голос!
Да, Толька был счастлив. Потом он спросил: «Ты уже отослал адрес? Еще нет? Ну и правильно сделал. Не отсылай».
Если ты в самом деле «остыла», как ты говоришь, ты поймешь, как Толька к тебе относится. Я думаю, ты поняла и то, почему я просил его прекратить вечерние моционы.
Я написал это только потому, что утратил абсолютно чувство гордости, чувство собственного достоинства. Если бы я его имел хоть немного, я не написал бы.
Но что сделаешь! Таков уж мой характер.
Извини за письмо и за то, в чем считаешь меня виноватым…
Если захочешь — пиши. Я твой друг.
Саша.
Тебе нравится слово «прощай»?
До свидания!»
«Таков уж мой характер» — и невдомек, верно, было Наташе, что фразу эту вставил ты лишь затем, чтоб не подумала, боже упаси, будто причисляешь себя к сильным людям, отсылая ей дружеское свое наставление.
Характер же у тебя «таков»: самым дорогим, первой любовью даже, готов пожертвовать для друга, если понял, что для любимой твоей он значит больше, чем значишь ты.
Так лишь в горстку перегорающих угольков превращалась первая сердечная радость. Но сгорала долго. И жгла, жгла…
И надо было забыться, отвыкнуть. Тут крепко выручал твой этюдник. Ты уходил с ним на берег любимой Камы, а то по-птичьи устраивался прямо на крыше и кидал на холст или картонный прямоугольничек воду, небо, лесистые холмы за речной далью, солнце над ними — такое алое, уходящее на покой… Или спешил к электричке, и она уносила тебя в Гайву — к бабушке Сясе. И там тоже забирался на крышу, даже в осенние дни, пересыпанные то первым ломким морозцем, то мокроватым липучим снежком, порой пополам с дождиком. И опять под кистью — смягченные туманом или снегопадом лесные увалы, размытая осенью дорога…
Может, становилось легче, а может, и нет. И как же одиноко, должно быть, чувствовал ты себя в ту пору, как невесело и трудно! А все прятал за улыбкой. И не знал я, отец, ничего не знал, когда разглядывал твои этюды и дивился живому мазку, цвету и воздуху. А как бы надо знать! Знать, чтобы — не словами, нет, — пусть одним пожатием руки передать сыну: «Мужайся, сильных жизнь балует редко. То ли впереди!»
Это тогда, приехав однажды в Гайву, ты попросил тетю Татю уменьшить в заводской фотолаборатории (дома не получилось бы) Наташин портрет — чтоб умещался в нагрудном кармашке.
— Это она? — не удержалась от вопроса тетя.
— Нет, это… он, — улыбнулся ты.
— ???
— Да, он… просил уменьшить.
