Солдат с винтовкой появился в комнате, как только меня оставили наедине с письменными принадлежностями. Его впустил низкорослый вертлявый старшина, и с этого момента я не знал одиночества — ни в кабинете следователя, ни в другом месте. Солдат стоял посреди комнаты, положив руку на приставленную к ноге винтовку и буравил меня своим неподвижным взглядом. Он молчал. Я писал.
В своем сочинении я подтвердил, что со школьной, скамьи и до назначения руководителем Бейтара в Польше трудился для дела возвращения еврейского народа на его историческую родину. Затем я раскрыл книгу Моруа и снова погрузился в давнюю эпоху, когда уже были, правда, сионисты, но ни один из них не мог предположить, что наступит день, когда его мечты будут объявлены преступлением. Охранник не мешал мне читать. Я увлекся книгой и забыл о времени.
Вдруг открылась дверь, и в комнату быстрыми шагами вошел мой следователь. К моему удивлению, он подошел сперва к солдату и предъявил удостоверение. Солдат внимательно рассмотрел бумажку, сказал: «Порядок» — и вышел из комнаты. Затем энкаведист уселся за стол и участливым тоном спросил:
— Ну, кончили уже писать? Дайте почитать.
Я протянул ему свою биографию.
Он взял в руки листок, исписанный моими каракулями, бросил взгляд на квадратные буквы и отложил мой труд в сторону. Он не читал. Даже не пробовал. Да и знал ли он вообще свой родной язык?
Был ли следователь знаком с древними буквами или нет — не важно. Он не обратил внимания на им же заказанное сочинение и снова задал свой нудный вопрос:
— Теперь вы готовы рассказать мне правду?
Я ответил, что все изложено на бумаге, и это правда. Если за эту правду мне положено сидеть в тюрьме, — буду сидеть.
— Знаете, у нас имеются средства, чтобы заставить вас говорить правду.
На это мне нечего было ответить.
— Вы почему молчите? — взорвался следователь. — Думаете, отделались этим клочком бумаги? Я еще прочитаю, что здесь написано, но советую еще раз хорошенько подумать о своем положении; стоит поумерить свое упрямство.
Много раз (кто знает сколько?) повторил следователь свои требования, предупреждения, намеки и угрозы. Много часов прошло с минуты, когда я переступил порог темной камеры. Меня арестовали в полдень, а к концу второй «беседы» на улице была уже непроглядная тьма. Хотелось есть и еще сильнее — пить. Я спросил следователя, могу ли я получить воду.
— Да, разумеется, я организую вам чай.
Я не понял, почему нужно что-то «организовывать», но приятному обещанию обрадовался, так как жажда меня очень мучила.
