Все это выглядело торжественно и называлось трудно: пора медосбора...
Всегда незримые, скромно неприметные на земле и в воздухе, безгласо вспархивали из травы и вертикально вонзались в высоту жаворонки. Где-то далеко в вышине они, словно напав на золотоносную жилу, изумленно вскрикивали и потом уже не умолкали ни на минуту, разрабатывая голубые пласты неба. Вместе с их родниково-чистыми песнями на млеющую в мареве пахоту, на всклокоченное ветрами ржаное поле, на луг, на белостенное село за рекой и на самое реку, отороченную бархатными прутьями краснотала, ниспадала теплая синь, рассыпались хрупкие струи солнца.
Жаворонки, наверное, чувствовали себя в эти мгновения добытчиками тепла, света, красок для всего живого внизу. Земля ответно посылала в небо смесь самородных духов, меняя под ветром свое убранство... Уставшие от такой вдохновенной работы, сомлевшие от духоты птицы поочередно отлеплялись от неба и неслышно падали в траву.
Пробужденный от внезапного оцепенения шелестом тугих крыльев птицы, свалившейся неподалеку от него, Кострыкин почувствовал себя стоящим на коленях посередине просторного луга. Ногам было сыро, правое колено попало в копытный след, наполненный росной водою. Но оторваться от земли не хватало сил.
В эту минуту его позвали, а может, уже звали долго. С дороги тоненько, в лад птицам, звенели детские голоса.
Их было три — маленькие, в цветастых ситцевых платьицах — девочки. Они прошли бы стороной, к лесу, если бы на дороге не заметили зачехленную скрипку. Теперь дети подняли скрипку и тоненько призывно голосили, пока Кострыкин не вернулся к дороге. Старик, наверное, был страшен, как гном из сказки, или просто оказался не похожим на любого знакомого им дедушку. Дети в испуге опустили скрипку на дорогу и дали стрекача к деревне...
Кострыкин уже знал от дежурного по станции, предоставившего ему ночлег в собственном доме, что Маяки это и есть Аржаница. Только — бывшая Аржаница, которую в войну спалили немцы. На месте прежней Аржаницы выстроено новое село, и дорога шоссейная к нему проложена со станции Погребы, где сошел рассудительный студент педучилища, воскресивший в памяти Кострыкина мудрые черты Прокофия Хомутова.
— «Скворушки!» — прошептал вдогонку детям Кострыкин, настраиваясь на местный речевой колорит. Разыскав место посуше, Кострыкин достал скрипку и попробовал подражать жаворонкам, чибисам и даже колокольчикам, которые, как ему казалось, тоненько звенели.
