Выйдя из спальни, я расслышал доносившиеся из нашей кухоньки мирные звуки — то моя неутомимая Матушка, по обычаю, поднялась на рассвете, чтобы с набожным усердием исполнять повседневные свои обязанности. Уютное тепло разливалось вкруг печки, на которой уже закипала в кастрюле вода. Приблизившись к Матушке со спины, я любовно обхватил ее за плечи, отчего она слегка подпрыгнула, резко втянув в себя воздух.
— Ой, Эдди! — произнесла она, обернувшись ко мне и одной рукой стягивая на груди складки домашнего платья. — Как ты меня испугал!
— Где Виргиния? — спросил я, запечатлев сыновний поцелуй на румяной тетиной щеке.
— Еще в постели.
— Спит мертвым сном, — со вздохом откликнулся я. — Таков сон невинных душ.
Широкий лоб Матушки нахмурился, когда она вгляделась в меня.
— Боже мой, Эдди, но ты-то какой изнуренный! Опять плохо спал?
Меланхолическим кивком я дал понять, что ее наблюдение соответствует истине.
— Дремота, сия благословенная, но ветреная благодетельница, скрыла чашу непента от моей души.
Тетя долго еще всматривалась в меня, прежде чем переспросить:
— Я так понимаю, это значит «да»?
— Именно этот смысл я и подразумевал.
Она погладила меня по щеке.
— Бедный мой мальчик, все-то переживаешь, — посочувствовала она. — Может, тебе спалось бы лучше, если б ты меньше времени проводил взаперти в душной комнате, размышляя о смерти и преждевременных похоронах и о всяком таком. Попытался бы написать что-нибудь более… жизнерадостное. Взять хотя бы прелестное стихотворение мистера Лонгфелло «Деревенская кузница».[14] Ты мог бы сочинить такую же милую вещицу, стоит тебе только захотеть.
Искреннее, пусть и несмысленное добродушие моей доброй, дорогой Матушки вызвало у меня кроткую и снисходительную улыбку, не без примеси, однако, горестного сознания того, что человек, одаренный творческим гением, всегда останется непонятым даже теми, кто более других сочувствует его порывам.
— Ох, Матушка! — воскликнул я. — Неужели вы никогда не поймете? Подлинный художник стремится придать форму зыбким фантасмагориям нашей души, окутанным тайной формам и изменчивым обликам, которые, словно кошмарная чреда подземных бесов, исходят из глубочайших недр его истерзанного мозга и стесненного сердца!
Матушка поморгала, безответно взирая на меня.
— Выпей-ка чаю, это поможет, — решила наконец она.
Я присел к столу и сделал первый глоток благоуханного напитка, налитого заботливыми Матушкиными руками. Живительное тепло согрело мои внутренности, и огонь, пылавший в чреве печи, разлился теперь в моих собственных органах.
