— Гляньте, господин майор! — позвал Харти, отгребая прикладом карабина землю. — Этот, вроде бы, еще живой.
майор подошел. Зеленые петлицы — пограничник; в петлицах два малиновых треугольника — сержант. Танк прошел над ним, вдавив в землю; гусеница ободрала лицо и часть скальпа.
— Еще бы пару сантиметров — и черепушка — хрусь! — Харти смачно сплюнул. — И если бы я был шаманом, я бы по его мозгам прочитал, о чем он думал в последний миг своей жизни.
Дай бог памяти, подумал майор Ортнер, какой же это поэт написал, что нет зрелища более приятного, чем беспомощный, поверженный враг? Для малыша Харти — особая минута. Ведь сейчас он чувствует себя хозяином судьбы этого сержанта. Хозяином его жизни. Когда будет время и желание — надо бы подумать, что при этом происходит с душой…
— В последний миг он не думал — он стрелял, — сказал майор Ортнер. — Забери у него винтовку.
Харти с трудом расцепил широченную лапу сержанта. Это была токаревская самозарядка, майору приходилось держать такую в руках, когда был в России на маневрах. Оптика разбита, в магазине и в стволе — пусто, но один патрон Харти нашел у сержанта в кармане хабэшных бриджей. В кармане гимнастерки он обнаружил только удостоверение — и бросил не глядя.
— Подай-ка его мне, — сказал майор Ортнер.
ВКП(б). С первого взгляда майор Ортнер решил, что это большевистский партбилет, но вчитался — и понял, что сержант пока не был большевиком. Пока только кандидат. Удостоверение было выдано всего семь недель назад, 1-го мая. Майор Ортнер уже знал эту манеру большевиков: все события привязывать к их революционному календарю. Может — для торжественности? Или — чтобы легче запоминалось?…
Сержанту было двадцать два года. Сверхсрочник. Лицо крестьянское, хотя кто его знает. По плечам, по торсу и кистям рук видно, что силой природа его не обделила. Даже опрокинутый танком, он не выпустил винтовку. Характер. Впрочем — пока не открыл глаза и не проявил себя действием — кто может знать, какой у него характер…
— Не нравится он мне, — сказал Харти. — Не знаю — почему, но не нравится. Я бы его пристрелил… на всякий случай. — Харти вдруг придумал причину — и радостно добавил: — Все равно ведь не жилец!
Как элегантно он повернул ситуацию! — признал майор Ортнер. Я воспринимал все как бы со стороны, ощущал себя зрителем, — и вдруг оказываюсь судьей. Оказывается — это мне решать: белое — или черное, жизнь — или смерть. А Харти будет только исполнителем. Человеком, который ни за что не отвечает. Ему велели — сделал…
