– Каких "таких"? – с подозрением уставился на него Шафтсбери.
– Они горят, сэр, – чуть слышно выдохнул дворецкий. – Горят живьем.
– Ты что, пьян?! – вскинув брови так, что они исчезли под его париком, диким зверем взревел Шафтсбери.
Ответом ему стал тонкий, сверлящий уши писк, раздавшийся вдруг в самом кабинете.
– Господи Иисусе, спаси и сохрани, – воскликнул потрясенный Гилеад, попятившись. Его глаза были прикованы к выползшей из-за стенной портьеры крысе, охваченной ярким пламенем, словно она по неосторожности свалилась в горящий камин. Проползя пару ярдов, не переставая кричать от невыносимой боли, она вытянулась на начавшем тлеть ковре и издохла, сотрясаясь в ужасающих конвульсиях до последней секунды.
– Вот, дьявол, – ошеломленно произнес Шафтсбери, успевший за это время позабыть о своем гневе. Каннингем лишь молча кивнул, полностью согласный со своим господином. Внезапно он исчез, дернутый за шиворот чьей-то могучей рукой, и в кабинет ворвался капитан дворцовой охраны, забывший о всякой субординации.
– На псарне пожар, милорд, – запыхавшись от быстрого бега, отрапортовал он. Шафтсбери обратил к нему взгляд человека, уже ничему не способному удивляться.
– Что, тоже крысы?
– Нет, милорд. Собаки. Псари говорят, что они словно взбесились, а потом вспыхнули, причем одновременно все. Кроме того, с постов докладывают, что то же самое происходит и в городе: по улицам носятся горящие животные, и их много. Очень много.
– Они же спалят мне весь Лондон! – схватился за голову Гилеад.
– Уже, сэр, – словно только что его заметив, посмотрел на лорда-мэра капитан. – Со стены видно зарево, которое становится все шире. И, похоже, это только начало.
В этот момент волосков на запястье Шафтсбери что-то щекотно коснулось. Опустив глаза, граф недоуменно уставился на черную блоху, пытавшуюся как можно быстрее нырнуть под его рукав. Передернувшись от омерзения, он хотел уже стряхнуть ее на пол, когда блоха внезапно вздулась, словно накачиваемая невидимым насосом – и лопнула, извергнув крохотный султан огня, тем не менее, чувствительно обжегший его руку.
– Так сколько, вы говорите, потребовал этот ваш иезуит? – спросил Шафтсбери, задумчиво глядя на опаленную кожу и содрогаясь от одной только мысли о том, разносчиком ЧЕГО была эта блоха и какой опасности подвергалась только что его жизнь. – Десять тысяч гиней? Можете больше не беспокоиться на этот счет. Казна ему заплатит, и даже больше, чем десять тысяч.
