Вдохнув настойку амбры, она уняла свои рыдания и утерла слезы. Затем, склонив голову, подняла руки в мольбе, адресованной золотым куполам храма альмоадов, ныне христианского кафедрального собора. Они поблескивали, словно ртуть, в вечерних сумерках и тянулись золочеными шпилями к облакам. По ее вере, Аллах находился где-то там, в высших сферах, а созданные им человеческие существа — в низших; закрыв глаза цвета морской волны, она стала с чувством читать строки из суры Каф: «И придет опьянение смерти по истине: вот от чего ты уклонялся! И возгласили в трубу: это — день обещанный!», «Входите туда с миром, это — день вечности», «Поистине, Мы живим и умерщвляем, и к Нам — возвращение!» [108].
Несмотря на серьезность положения, она вздохнула и перенеслась мыслями к Яго. Если ей наконец удастся покинуть Севилью, ноющее сердце так и останется здесь в сетях тоски по лекарю с доверчивыми глазами, навсегда завладевшему ее чувствами. Как ей тогда вынести свое одиночество и отчаяние?
— Король умер, да здравствует король! — слышалось вдалеке как стон.
На небесном своде замерцали звезды одной из самых драматических ночей, проведенных ею на земле почитателей крестного мученика. Она знала и злокозненную натуру доньи Марии, и стойкость доньи Элеоноры, возлюбленной покойного государя, оказавшейся теперь в положении «отчаявшейся волчицы перед гиеной в короне». Совсем скоро, она это чувствовала, мир на здешних землях не будет стоить ни дирхама, потому что семя раздора уже взошло. А ей самой придется доиграть эту партию и незамедлительно возвратиться в прекрасную любимую Гранаду, хотя бы это и стоило жизни. И потом, она все-таки не хотела делать это в одиночку, в ее планах на будущее Яго Фортун занимал особое место.
Она отвернулась от окна и зажгла светильник. Потом села писать письмо своей бабушке Фатиме. Настал момент сообщить ей о враче-христианине, его дружбе и участии.
Светало, весенняя свежесть прогоняла прочь рассветную прохладу.
Не прошло и двух недель со дня погребения короля Альфонса, как черная напасть, разнесенная теплом, ворвалась в кварталы города с гибельным размахом, дьявольски кося людей направо и налево.
Благополучная жизнь с развлечениями разом кончилась, страх и ужас вселились в обыкновенно беззаботных и добронравных жителей Севильи. С первых же потерь проникшись опасностью, народ стал прибегать к ворожбе и страдать от всяких страхов. Одни из предосторожности ходили, закрыв лицо плащом, чтобы не дышать открытым воздухом, другие постоянно и без устали двигались, чтобы гонять свою кровь по жилам, — и так до упаду, третьи, самые набожные, зачастили в церкви, проводили там дни и ночи, полагая, что молитвы избавят их от болезни.
