Он отцепил ее и прочитал надпись на оборотной стороне. " От дружественного афганского народа". Его лицо исказилось насмешливой гримасой. Оказывается, афганский народ был дружественным? А может дружественным и был только афганский народ? Тогда кто же были шурави?
Иисус открыл форточку, просунул руку с медалькой в нее. Ветер колыхал маленький металлический кругляшок. Пальцы медленно разжались, последнее упоминание о том, где он был, заскакало по нагретому солнцем асфальту, оставаясь с каждой минутой все дальше и дальше от Иисуса.
Родной дом, родные стены, родная береза, родные лица. Вы снились два года. Просыпаясь, хотелось выть, что вы там, а я здесь. Иисус вернулся. Твердой походкой вошел в свой грязный барак. Все изменилось, и в то же время все осталось по-прежнему. Те же обои, заляпанные известью. Ремонт так и не был закончен. Те же захоженные полы, до земляного цвета. Скрипучий приемник надрывался голосом Кобзона, прославляя день победы. И все та же картина на кухне, резанувшая глаза. На груде грязных и рваных тряпок лежал человек, что то-пьяно бормоча.
Внезапно человек раскрыл широко глаза, непонимающе уставился на Иисуса.
- Кто ты? - испуганно вскакивая на ноги спросил он скороговоркой. С-ы-ы-ы-н-о-о-о-ок, - плачущим надтреснутым голосом протянул человек, вернулся,- запричитал он.
Как постарел его отец, какими страшными бороздами покрылось его лицо, синие круги, и все так же пьет. Сколько лет боролся с этим Иисус, сколько клятв он выслушал о том , что больше отец ни возьмет ни капли в рот. Все впустую.
Обнимая отца, Иисус совершенно ничего не чувствовал, ни радости возвращения, ни горести того, что ничего не изменилось, на него накатила апатия, безразличие и усталость. Он слишком долго не был дома, чтобы хоть что-то понять сейчас.
- Сынуля, а я как раз, только-только из магазина, - верещал восторженно отец, - дай, думаю, возьму бутылек, праздник чай, а тут такое!
- Эх, - слезы покатились по его грязным небритым щекам быстрее, видела бы мать тебя сейчас, какого сына я воспитал, - надрывался отец, одновременно раскупоривая водку и наливая в грязные граненые стаканы.
- Ты, это, сынок, закусить-то нечем, - виновато стал оправдываться он Я, это, до пенсии-то, еще неделя, я вон у тети Клавы занял на пузырь-то, продолжал он, и почти весело закончил, - ну ведь как знал, что ты вернешься.
- Ну давай, сынуль, за возвращение, вон, хлеб бери, закусывай, больше нечем, - повторился он, и не дожидаясь Иисуса, опрокинул полный на две трети водкой стакан в ставшим наполовину беззубым рот.
