— Откуда ты, краса?
— Не знаю, я у плотника Добрыни в доме живу, — опустила она ресницы, боялась ещё раз на него взглянуть.
— Странная ты. Хоть зовут как?
— Гореславой кличут. Города вашего я не знаю, вот и помешала.
— Почему же помешала?
— Спешили вы куда-то, князь, а я…
— Какой князь я тебе, — он рассмеялся. — Вышеслава князем зови, хозяина городского. А я кметь всего лишь. Изяславом зови.
— Счастливая я, верно сёстры говорили. Только к добру ли это, — подумалось девке.
А тут и Хват вернулся, увидел Изяслава, остановился и шапку снял.
— Ступай, дружок ждёт тебя, — Изяслав по голове её потрепал, коня под уздцы взял и, пеший, повёл его по берегу Быстрой.
Гореслава долго смотрела ему вслед, потом к Хвату подошла.
— Знаешь ли, с кем говорила?
— Изяславом назвался.
— Сестры княжеской сын он, после княжеского, нет его слова сильней.
Лисичка лаем его слова подтвердила.
Сидела Гореслава во дворе, Гнедую Добрынину гладила. Она, бедная, наработалась за день, а теперь отдыхала.
Девушка наблюдала за тем, как ловко хозяева кору с деревьев снимали топором, а Миланья в лукошко собирала её для растопки.
Белёна Игнатьевна работу для Наумовны нашла: дала ей бересты, пусть плетёт себе кузовки и лапти. Только Гореслава работала мало, больше за людьми следила.
Гнедая кивала головой, неторопливо жевала траву. Была она кобылка тихая, смирная, но только до Перунова времени. Как гроза разразится, так вздыбится, понести может. "Кровь в ней ратная играет", — говорил Добрыня, вспоминая, как брал её с княжьего двора.
Плотник покончил с одной работой, за другую принялся. Со дня прошедшего лежали пеньки возле повети; теперь хозяин их на дворе рубил. Старший сын его Егор поделки для продажи делал: из дерева зверей чудных вырезал.
Гореслава окончательно отложила в сторону бересту, когда Миланья лукошко в дом понесла. Девушка знала, что Белёна Игнатьевна её на торг послала, значит, сейчас чернавка туда пойдёт. И точно: Миланья ленту яркую в косу вплела, лицо, руки умыла.
— Я с тобой пойду, — сказала Гореслава. — Хозяйка, верно, много купить велела.
Миланья пожала плечами; ей ли запрещать гостье идти туда, куда ей хочется.
Торг в Черене был бойкий: конец лета, поэтому гостей тут видимо-невидимо. Гореслава их сторонилась, обходила лихих посадских, что торговали всем, что только можно найти на свете. А Миланья была девка смышлёная, давно знала, где товар ей подешевле уступят.
Когда стояли они возле мясного торга, где чернавка торговалась за свиные копытца (Белёна Игнатьевна студень приготовить хотела для дорогих гостей), приметила Наумовна странных людей: и не местные, и не торговые; ничего не продавали, ничего не покупали. Один из них, высокой и крепкий, словно дуб Перунов, рыжий, как огонь, с пышной бородой, заплетённой в две странные косищи, всё же подошёл к гостю, что оружие продавал, взял в руки в меч с резным череном и начал внимательно осматривать.
