Попробуйте разместить полтысячи пассажиров в грузовом ионолете, имеющем всего двенадцать двухместных кают! Все каюты, включая пилотские, были отданы женщинам с грудными детьми. Остальным пассажирам предстояло провести полет в небывалых условиях — в тесноте грузовых отсеков и коридоров, на голодном пайке пищи, воды и воздуха.
Что же стряслось на Венере? Чем вызвано такое странное явление? Планета неприютна, жизнь здесь трудна — это так, но ведь колонисты, покидая Землю, знали, на что идут. Вряд ли можно было заподозрить их в том, что они — все разом! — испугались трудностей освоения Венеры. У меня не было времени выяснить причины, я носился из отсека в отсек, определяя места для пассажиров и пытаясь навести какой-нибудь порядок, а из обрывков услышанных разговоров понять что-либо было невозможно. Но я все же понял, что дело не в физических трудностях — об этом я не слышал ни слова. Речь шла о психике. Может, вспышка какой-то нервной болезни?
К вечеру мы от усталости не чуяли под собой ног.
— В жизни не видел ничего подобного, — сказал командир и повалился в пилотское кресло.
Робин, уточнявший нормы расхода воды и продуктов, перестал щелкать клавишами вычислителя.
— Что же все-таки произошло? — спросил он.
— Толком ничего не поймешь, — командир слабо махнул рукой. — Выключи верхний свет, Улисс, — отнесся он ко мне, помолчав. — Глаза режет…
Я выключил плафон и спросил, когда старт.
— В четыре утра, — сказал командир.
— Разреши мне съездить в Дубов, старший, — попросил я. И пояснил: — Там живут мои родители.
— Они что — примары?
— Да.
— Надо отдохнуть перед стартом, — сказал командир. — Рейс будет трудный.
— Поселок недалеко отсюда, старший. Я бы обернулся часа за три. Хочется повидать родителей.
— Ладно, поезжай.
Я облачился в шлюзе в громоздкий венерианский скафандр и спустился на поле космодрома. Возле здания порта, на стоянке, было полно свободных вездеходов, я забрался в одну из машин и погнал ее по широкой каменистой дороге.
Как хорошо знал я эту дорогу! Плавно изгибаясь к юго-востоку, она взбегала на плато Пионеров, врезалась в нагромождения бурых скал, а сейчас, за поворотом, над отвесной скалой — обелиск в честь первооткрывателя Дубова и его товарищей. Вот он, обелиск, — белокаменная игла, проткнувшая низкое, сумрачное, клубящееся небо. Небо моего детства, слепое небо Венеры, на котором никогда не увидишь звезд, а солнце проглядывает лишь слабым и тусклым красноватым пятном.
