— Спроси его, — тихо сказала она Ятиргину, — разве на его земле люди тоже стучат в бубен и призывают духов?
Я принужден был отвечать отрицательно.
— Почему же, — недовольно проворчала она, — он так лаком до вызывания духов?.. Я не понимаю!..
Начались новые уговоры, и наконец действием красноречия и подарком небольшой связки табачных листьев я вынудил у шаманки согласие, выраженное, однако, устами нашего непременного посредника.
— Она будет шаманить! — сказал Ятиргин. — Я пойду принесу бубен!..
— Лучше я сама! — сказала недовольным тоном Тылювия, натягивая мохнатые чулки на свои могучие ноги. — Ты — муж! Сиди в пологу! А только скажи ему, что я совсем не имею духов после болезни. В вечном кашле, не знаю, куда девались. Стуча, не могу взывать; взывая, не могу вызвать… Или они глухие?
Я счёл своей обязанностью протестовать и выразить уверенность, что духи по-прежнему подвластны её призыву, но Тылювия всё ещё не хотела успокоиться.
— А тебе лучше уйти! — обратилась она к Тэнгэту уже без посредничества мужа. — Я ведь в твой шатёр не хожу слушать, как ревёт твой морж.
— Эгей! — ответил беспрекословно Тэнгэт и немедленно стал одеваться и собирать свои вещи.
Так как с его уходом в пологу освобождалось место, я попросил его позвать Айганвата, который остался у Акомлюки вместе с Митрофаном и Селивановым.
Бубен Тылювии был обыкновенного чукотского типа — маленький, круглый, с тонким деревянным ободком и чрезвычайно звонкой перепонкой из оболочки моржового желудка. Две тонкие полоски китового уса, служившие колотушками, были привязаны к короткой деревянной ручке бубна.
Чрез несколько минут лампа была погашена, и мы молча сидели среди непроницаемой тьмы, ожидая начала.
— Э-гэ-гэ-гэ-гэй! — начала Тылювия тяжёлым истерическим вздохом, который вырвался из её горла болезненной нотой и сразу наполнил все углы полога. По-видимому, необходимость настроить свои нервы на высоту шаманского экстаза являлась гнетущим бременем для её души.
— Э-гэ-гэ-гэ-гэй! А-яка-яка-яка-якай!
Оглушительная дробь коротких и частых ударов раскатилась над нашей головой и загремела, отскакивая от тесных стенок мехового ящика и как будто стремясь найти себе выход и вырваться наружу.
— Гоу, гоу, гоу, гоу! — запела Тылювия, старательно выделывая голосом какой-то необыкновенно сложный напев, весьма напоминавший вой метели на тундре. — Боб-бо, боббо, боббо, боббо!.. Гоу, гоу, гоу, гоу!
По обычаю чукотских шаманов, Тылювия пользовалась бубном как резонатором, то держа его перед самым ртом, то отводя его вверх и вниз и отклоняя под самыми различными углами. Ятиргин и Айганват поощряли её установленными возгласами сочувственного удивления.
