Дорошенко сразу узнал в нем своего смертельного врага. Был гитлеровец на портрете весел и самодоволен, горд тупой гордостью нациста 1942 года.
Немец с портрета смотрел на Дорошенко и нагло ухмылялся. Его не страшило, что теперь Дорошенко пришел в его дом, что теперь его, немца, старики родители были во власти Дорошенко, как когда-то семья Дорошенко в его власти.
Немец на портрете ухмылялся...
Но вокруг портрета была уже черная траурная рамка. И черные традиционные банты по углам.
Автономов вспомнил всех убитых фрицев, которые попадались ему на дороге от дома до Берлина. Вот так же лежали эти трупы на снегу или в грязи и скалились страшною ухмылкою мертвяков, как скалится сейчас с портрета старший сын Отто Шульца.
- Сын? - спросил он Шульца, указывая на портрет и еще раз переспросил по-немецки: - Сын?
- Да, да, - ответил старик по-немецки. - Мой сын... Он убит под Киевом.
Автономов перевел глаза на другие стены. Там тоже висели портреты молодых немцев. И портреты эти тоже были в черных траурных рамках.
И, следя за его взором, старый Шульц пояснял кратко:
- Сталинград... Минск... Моздок...
А по его лицу текли грязные, жалкие слезы, и он боялся утереть их, боялся сесть и по-отцовски заплакать.
- Пойдем? - тихо спросил у Дорошенко Автономов. Но Дорошенко смотрел на старуху Шульц.
Он смотрел на ее белый пуховый платок с длинными кистями, в который старуха под взглядом мрачных глаз Дорошенко куталась, ежась и трепеща.
Он смотрел только на этот платок, неотрывно и напряженно, о чем-то думая и что-то вспоминая... И когда Автономов тихонько потряс его за плечо, он сказал, горько улыбнувшись:
- Это было всего четыре года назад... Я был в Москве, в ЦК, по делам района...
Автономов удивленно посмотрел на него.
- Пойдем! - беспокойно сказал он.
- И я купил этот платок... оренбургский... теплый... жене... - Он усмехнулся. - Я так ей редко делал подарки... Все некогда, дела... а тут купил... И она удивилась... И даже заплакала от радости, дуреха ты моя. И сказала: "А я думала, ты забыл, что сейчас как раз пятнадцатилетие нашей жизни..." И тогда же она вышила на платке памятную метку... вон ту... - Он показал на платок старухи. - Я сразу узнал.
Автономов вдруг резко дернулся к старухе, но Дорошенко удержал его руку.
- Не надо! - сказал он. - Пусть носит. Зачем он мне теперь? - Он еще раз обвел взглядом стены, портреты, стариков и, круто повернувшись, пошел прочь из этого дома...
