— Если он у тебя с собой, прочти несколько записей. Аля вытаскивает синюю школьную тетрадку.
— Я прочту только выдержки, всё не могу, — говорит она.
«15 декабря. Пока с учебой всё благополучно. Имею два «хор.» и одно «отлично», а «посредственно» нет.
С едой очень плохо. Сегодня не было во рту ни крошки до трех часов.
В три часа съела тарелку жидких кислых щей и выпила две чашки пустого чаю.
Приходится стоять в очереди за хлебом и пропускать школу. Голова кружится от недоедания.
Пока сидишь в школе, об еде не думаешь, а как придешь домой, то сосет под ложечкой.
Надо всё-таки учиться и как можно лучше и добросовестнее. Надо быть выносливой и силой воли подавить ужасы голода.
25 декабря. Замечательный день: прибавили хлеба на семьдесят пять граммов. Это огромная радость для всех ленинградцев.
Настроение сразу у всех поднялось. Люди от радости чуть не плачут. Теперь уж ничто не страшно. Буду ждать дальнейших улучшений и исполнения желаний».
31 декабря 1941 года
Последний день старого, 1941 года оказался богатым событиями.
В 2 часа дня собрались на педагогический совет. Хотим его провести без «постороннего вмешательства», как говорит директор, а поэтому, распустив детей по домам, спускаемся в бомбоубежище.
В самом большом секторе нашего бомбоубежища стоят стол и длинные скамьи.
Как изменились наши учителя!
Смотрю на старушку Марию Николаевну. Она очень похудела и постарела, но, несмотря на свои семьдесят два года, очень работоспособный человек. Я знаю, как ей тяжело готовиться к урокам при ее зрении. Работать при лучине, при коптилке ей очень трудно. Задерживаться в школе, чтобы заниматься при освещении, — значит, идти по темной улице и рисковать упасть на обледенелых тротуарах. Переехать в школу она не может.
— Поймите, я должна сохранить свою работоспособность, — говорит она. — Дома у меня удобная кровать, кресло у печурки, радио. Я всем этим очень дорожу. Я много лежу, и это меня поддерживает.
Старшие девочки говорят:
— Мария Николаевна — замечательный человек и учительница. Мы знаем, как ей трудно, но уроки ее всегда интересны.
Рядом с ней Александр Павлович — наш преподаватель дарвинизма. Он очень плохо себя чувствует. Сидит тепло укутанный, подняв меховой воротник шубы и вобрав голову в плечи. Весь его облик напоминает нахохленную большую птицу. За него страшно.
Лидия Михайловна очень изменилась.
Лица у всех бледные, синева под глазами.
— Начнем, товарищи, — говорит директор школы. — РОНО в своем последнем приказе отметил нас, как работоспособный коллектив, деятельно помогающий фронту. Среди нас есть доноры, медицинские сестры, дружинницы.
