Нед стиснул руку Джина.
– Semper Fidelis, стало быть… «Всегда верен!» – девиз морской пехоты. Нереально! А твой дружок?
Я раскрыл было рот, но Джин меня опередил:
– Он британец. Служил в Королевской конной гвардии.
Нед сделал большие глаза – возможно, не поверил.
– Кавалерист, значит? Что скажешь, британец?
– Habeas corpus, – нашелся я и подмигнул.
– Закон о свободе личности – в порядке закон. К примеру, при задержании требует предъявления судебного обвинения в течение суток. Помню, с британцами у меня в семидесятом в Германии любопытнейший «хабеас корпус» приключился.
– Меня тогда там не было, – заметил я. – В то время я еще бегал в коротких штанишках. Возможно, в семидесятом в Германии в сухопутных войсках служил мой отец. Он… м-м-м… недавно вышел в отставку.
– Что тогда с тобой случилось, Нед? – спросил Джин, перехватив мой взгляд.
– Однажды, в одном запретном местечке, очередью из автомата прошили нижний отдел моего позвоночника. Ни за что ни про что!..
Джин вдруг сделал круглые глаза и уставился на один из выставленных в витрине желтых кругляшей.
– «Орел» 1872 года! Покажи-ка!
Нед взмахнул мощной рукой, наверняка стоившей жизни многим азиатам.
– Бери сам, морпех!
Джин натянул перчатку, взял монету, взглянул на меня.
– По-моему, мы нашли то, о чем мечтает ее светлость.
Я кинул внимательный взгляд на монету и улыбнулся.
– Думаю, она будет очень рада, – заметил я. – Я сразу позвоню ей, если ты договоришься о цене.
Когда я шагнул в сторону от витрины, Нед схватил меня за руку:
– Да ты хоть знаешь, что это за монета, сынок?
– Разумеется! – Я вскинул брови. – Это десятидолларовая монета чеканки 1872 года. Данный конкретный образчик отчеканен на Монетном дворе в Карлсон-Сити, штат Невада. Девяносто процентов золота, десять процентов меди, вес – чуть более восьми граммов. Незначительный износ, сохранность семь или восемь баллов по десятибалльной шкале. Больше пока ничего добавить не могу, кроме того, что мой коллега хочет совершить покупку.
На улице было еще светло, когда мы шагали по почти пустой автостоянке. Насекомые во влажном вечернем воздухе кишмя кишели. Влажность, по-моему, зашкаливала. Хотелось расстегнуть рубашку, а галстук пульнуть под колеса проносящихся мимо машин. Хотелось расслабиться, завалиться в какой-нибудь бар, отвести, так сказать, душу. Джин намеревался что-то считать-подсчитывать, писать-подписывать, так что расслабуха мне не светила. Однако мне нечего было терять, поэтому я, кивнув в сторону бара в конце парковки, сказал:
