— И тогда?..
— В лучшем случае я сидела бы сейчас в кресле на колесиках. А тогда я чудовищно этого боялась, пожалуй, больше, чем смерти. Представляете себе? Смотреть на всех — на прохожих, на других девушек, на людей, едущих на работу, — и знать, что ты лишена этого… навсегда. Остаться здесь было единственным выходом. Я хожу, работаю, иногда даже плаваю в нашем бассейне. Правда, с этим дело обстоит несколько хуже, потому что ноги у меня еще немного болят, особенно ступни.
— Другого выхода не было?
— Нет. Я была у самых известных специалистов. Даже на другом полушарии, в Европе. Меня послал мой парень. Он копил на домик. У меня был отличный парень. Он хотел жениться на мне, но Эгберг принимает только одиноких. Впрочем, не знаю, вышла ли бы я за него. Это было бы бессмысленно.
— А как вы сюда попали?
— Один из врачей, у которого я была в то время, когда дыхательный центр был уже поражен, сказал мне об Эгберге, но предупредил, что ничего мне не советует, просто информирует.
— А Эгберг потребовал денег?
— Нет. Мой случай был очень нетипичным. Эгберг сказал, что может заняться мною только в порядке эксперимента и что за успех не ручается.
— И вы согласились?
— А что мне еще оставалось? Я прошла через все формальности, подписала все доверенности и заявления и… вот я жива, как видите.
— А тот?
— Кто?
— Тот, из бункера?
— А, Бертольд. Он тоже все подписал. У него просто не было денег. У него было только сердце. Больное сердце.
— Кем он был?
— Электроником. Уже в возрасте. Однажды он сказал мне, что еще помнит времена, когда электронные контуры составляли из отдельных транзисторов.
— И долго он жил?
— Несколько лет. Он уже был здесь, когда я пришла. Спокойный, молчаливый, совсем незаметный человек. Он сидел в своей лаборатории и иногда даже не выходил к обеду. В тот раз он тоже не пришел, а потом Джосп нашел его в бункере. Бертольд знал, что войти внутрь — значит обречь себя на верную смерть.
— Точно так же, как отойти слишком далеко от института? — Мольнар задал этот вопрос нарочно, хотя уже предвидел ответ.
— Не совсем. В бункере поле обрывается резко. Оно там хорошо экранировано… и эффект такой, словно сердце вдруг остановилось. Так говорил Эгберг. А выйти за пределы института — это медленная агония. Напряженность поля уменьшается постепенно с каждым метром.
— Он упал в бункер?
— Видимо, соскользнул по пандусу. Там есть пандус, — добавила она. — Он ослаб прежде, чем успел выйти, так утверждает Эгберг.
