— Но тогда я наверняка не обратился бы к вам.
— Вы по крайней мере откровенны, профессор.
— Я долго колебался, прежде чем прийти. Я думал о другом полушарии. Там это делают даром. Когда-то, когда я еще был профессором Мольнаром, все было бы очень просто, но теперь… Теперь я не смог бы даже наскрести денег на поездку…
— Стало быть, вы продумали все возможности и остановились на мне.
— Вот именно.
— Я не отвечу вам так просто, — помолчав, сказал Эгберг. — Я должен подумать…
— Только не очень долго. Я могу умереть здесь у вас. Нет, не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь неприятности, если бы кому-нибудь пришло в голову проверить, кем я был и что нас, мягко говоря, некогда разделяло. В конце концов это давнее дело. На всякий случай в моих вещах хранится адрес моего врача.
— Хороший специалист?
— Провинциальный врач средней величины.
— Я уже знаю его адрес. Завтра я получу все данные, которыми он располагает.
— Вы перетрясли мои вещи?
— Как видите. Впрочем, не я лично.
— Вы откровенны. Это нечто новое. Не думал, что это приходит с возрастом.
— Вы всегда думали обо мне хуже, чем я есть, профессор. Я никогда не боролся против вас лично. Я боролся только против ваших взглядов.
— Результат был тот же. Впрочем, не будем возвращаться к прошлому.
— Согласен. Выпьете кофе? Мне думается, это вам не повредит.
— Ну что ж, выпью.
— Перейдемте в мой кабинет.
Кофе и коньяк ждали их. Свет был желтый, приглушенный, как и во всем доме. В глубине комнаты Мольнар заметил нечто напоминающее большой пульт управления. Пульт был темным, только почти на самом его краю мигал одинокий красный огонек.
— Простите, профессор. Я на минутку. В институте что-то происходит, — Эгберг подошел к пульту, над которым в тот же момент загорелись две яркие лампы дневного света. На экране появилось лицо человека в белом халате.
— Что нового, Дорн? — спросил Эгберг.
— Все в порядке. Только шестнадцатая нервничает. Поэтому я обеспокоил Вас.
— Ты пытался дать поляризующее напряжение?
— Да. Не помогает.
— Хорошо, сейчас посмотрю, — сказал Эгберг и повернул экран так, что Мольнар уже больше ничего не видел. Щелкнул переключатель, и Мольнар услышал вой, монотонный, низкий, почти нечеловеческий. Он встал и, стараясь не задеть стол, подошел к пульту. Эгберг, склонившись к экрану, стоял к нему спиной. Он был выше Мольнара и заслонял часть экрана. Однако в незаслоненной части Мольнар увидел женскую руку, может быть, детскую. Рука разжималась и спазматически сжималась, потом шло предплечье, а дальше был металл, странная сетка, напрягающаяся и набухающая в такт спазмам руки. Он минуту смотрел на руку, потом взглянул в глубь экрана. Там в большом прозрачном сосуде плавал мозг. Он не мог ошибиться, он был нейроником. Вдруг вой прекратился, экран погас. Эгберг повернулся и сверху посмотрел на стоящего перед ним Мольнара.
