С.Е.
Конечно, можно. Иногда появляется в результате писания искомый результат. Это мне всю жизнь приносило некое успокоение. Тешил самолюбие. Я ведь, как вы уже заметили, человек из неблагополучной семьи, из репрессированных. Трудное детство. У такого человека волей-неволей должны быть разные комплексы. Когда жил в детстве в огромной коммунальной квартире, меня окружало множество талантливых детей. Московские олимпиады выигрывали мальчики из наших подвальных квартир. Поступали в университеты запросто. Я среди них был неприметен. И у меня ещё тогда возникло стремление к некоему реваншу. Я думал над этим вопросом многие годы: почему я пишу. Понял, что это моя физиологическая потребность. Я не люблю письмо как процесс. Люблю сначала зарождение, нагромождение каких-то образов ещё внутри. Потом суровое упорядочивание их на бумаге. Этот хаос превращается в нечто цельное, связанное сюжетом, характером, композицией. И это всё, с одной стороны, подвластно до поры до времени лишь мне. С другой стороны, этот процесс писания, рождения характеров со временем становится независим от меня. Я отчётливо сознаю, и об этом очень хорошо написал Олег Павлов в вашей газете, что художнику, автору (если это настоящий мастер), яснее всего, что у него получилось, а что — не получилось. Что у него хорошо, а что — плохо. Сколько бы там Наташа Иванова ни писала по этому поводу, сколько бы Серёжа Чупринин ни злобствовал, цену себе настоящие художники всегда знают. Когда мы — писатели, говорим друг про друга плохо (а это бывает частенько), мы всё равно знаем истинную цену всему написанному и собой, и другими. Сколько бы мы ни подбирали огрехов со стола Валентина Распутина, мы же понимаем настоящую его цену как большого мастера ХХ века. Помню, еще до перестройки ездил в писательскую поездку вместе с моим другом Юрой. Приехали на Алтай. Зашли в гости к старому местному писателю. И вдруг этот Юра начинает говорить о слабостях романа "Живи и помни", о каких-то мелочах. Мне это показалось так дико: "Юра, о чём ты говоришь? Всё равно это божественная музыка". Можно ещё найти целый клубок огрехов, но результат будет один. Писатель пишет, потому что не писать не может. И цену писания всегда видно. Если бы не звучало это чересчур красиво, я бы ответил просто: для меня писать — всё равно, что дышать.
Писать публицистику, писать научные исследования — это одно, я через это тоже прошёл. Писать роман — это другое. И ведь всем остальным занимаюсь только тогда, когда душа опустошена. А когда есть силы строить эти готические соборы романа, даже если я буду единственным посетителем такого собора, мне это до безумия нравится. Я готов ради этого жить.
