Первое, что я запомнил в зимнем Ленинграде 1980 года, были шикарные сталинки в
Автово, импортная "Пепси-кола" и знаменитые ленинградские молочные сосиски,
которые долгое время были моим излюбленным блюдом. Год спустя я был затянут в
ученическую форму с белым поясом из искусственной кожи и засажен за науки. Не
припомню, чтобы я прилагал сколько-нибудь значительные усилия к учебе. Все
предметы делились для меня на две части: те, которые давались мне легко —
история, география и биология — на которые я не тратил много времени, и, как
выражалась мама, "пасынки", которые мне вовсе не давались — физика и математика
— хоть сиди за уроками круглые сутки. Как сейчас вижу себя в школьной форме
цвета морокой волны с пионерским галстуком и фуражкой с гербом Ленинграда, ни
свет, ни заря преодолевающего короткое расстояние до серо-кирпичной трехэтажной
школы. В школьные годы проявился мой организаторский талант: я входил в
пионерский, а затем комсомольский актив класса и школы, был политинформатором и
в своих обзорах бичевал троцкизм, ревизионизм, коминтерновщину, диссидентство,
сионизм, пацифизм и прочие враждебные Советской Власти доктрины, участвовал в
выпуске стенгазеты, исторических олимпиадах и биологических викторинах. Не
умеющий по самой своей натуре скучать, я всегда был душой любой компании, в
которую попадал, и всегда привык играть роль первой скрипки, хотя и не был явным
лидером.
В школе я, как учительский сын, был на особом счету, и все преподаватели не
упускали случая поздравить мою маму с моими успехами или пожаловаться на мои
проступки (помню, мама однажды поинтересовалась моим поведением у своей подруги
и коллеги, преподававшей у нас биологию, но та ответила: "Нет, ты приди ко мне,
как к преподавателю!") Мировоззрение наше эдак в классе пятом-шестом было
незатейливо: мы верили в незыблемость существующего строя, всех иностранцев, за
исключением немцев, считали варварами, и в мыслях чаще блуждали по кратерам иных
миров, чем по земным улицам (освоение Солнечной системы казалось нам вопросом
короткого времени). Первые сомнения стали появляться ближе к старшим классам: мы
втихаря слушали по радио западные голоса, пели белогвардейские песни, я гордился
своим дворянским происхождением. Когда мне было четырнадцать лет, я задумал
создать политическую партию революционно-романтического направления. Сказано —
сделано: мы пошили буденовки с голубыми свастиками, как у фадеевских героев,
наделали партбилетов и стали печатать на гектографе во Дворце пионеров, где
