вороватой вседозволенностью, уж не обижайся, но ведь это так?
Будучи вынужден согласиться, я сказал:
— Вам куда легче клеймить предателей, апеллируя к национальному самосознанию. У
нас это гораздо сложнее, наша империя полиэтнична, главная наша идея — это идея
социального строя. Россия может быть только советской, иначе все полетит к
чертям. И именно в это идею бьют диссиденты…
— Диссидентами в России именуют евреев, — пояснил Зигфрид. — Кстати, все хотел
спросить, наказан ли тот… диссидент… который оскорбил память Пушкина?
— Не знаю.
— А что, что? — залюбопытствовали все остальные.
— Пушкин, — начал свой рассказ Зигфрид, — хотя и неарийского происхождения,
однако внес огромный вклад в формирование русской литературы. Тут уж, как
говорится, культура выручила расу. В России существует своего рода культ
Пушкина, подобно культу Гете в Германии (Гете был старшим современником
Пушкина). И вот лет двадцать назад появился труд, с позволения сказать, некого
Синявского-Израэля, диссидента, естественно, под названием "Прогулки с
Пушкиным". Большее издевательство над писателем, чем эта книга, трудно
представить. И что вы думаете? Он был казнен, подобно Грему Грину, ненавидевшему
Германию? Арестован? Получил публичное порицание со стороны официальных лиц?
Нет, нет и еще раз нет! Он по-прежнему благоденствует в Москве и смеет в глаза
смотреть пушкиноведам. Нет, Вальдемар, поплатитесь вы за свою мягкотелость! У
нас бы эту пархатую тварь как собаку на двери его же дома повесили!
Наша беседа была прервана несколькими декламантами, которые в ярких кафтанах
гетеанской эпохи шагали на анфиладе залов, громко декламируя:
Скоро встречу Рику снова,
Скоро, скоро обниму.
Песня вновь, плясать готова,
Вторя сердцу самому.
Ах, как песня та звучала
Из ее желанных уст!..
Столь же разодетые служанки разнесли по гостям маленькие бокальчики с каким-то
напитком типа глинтвейна на основе вишневого сока. Вечер близился к концу.
На этом заканчиваются мои германские воспоминания. Помню еще только
разглагольствования Харальда по пути домой:
— Европе очень повезло, камрад (это словечко и манеру его произносить он явно
позаимствовал у отца), что мы взяли ее под свою опеку. Двадцать лет — от Версаля
до Мюнхена — она катилась в никуда. Если бы не германский гений, Европа сейчас
была бы пустыней, по которой разъезжали бы цыганские кибитки. Но мы положили
конец этому безумию, и сейчас все народы Европы могут продолжать свое
национальное бытие: французы могут фарбовать духи и снимать кинокомедии, испанцы
