можешь завтра умереть".
Потом я танцевал с той самой любопытной девушкой, ее звали вроде бы Магда,
которая и теперь не теряла времени:
— А верно ли то, что в России в Бухаре в каком-то музее можно увидеть "чашу
Рустама" в сто литров и кнут, которым можно погонять мамонтов?.. А правда ли,
что ваши врачи надеются когда-нибудь оживить забальзамированного Ленина? —
спрашивала она. Я отвечал, что знал.
Надо сказать, что та негритянская тамтамщина, которая гордо именуется
"современной музыкой", в Германии принципиально отсутствует. Ту музыку, под
которую мы танцевали, я бы назвал постсимфонической; она строилась на плавном
перетекании лейтмотивов с рядом неритмичных "скачков" звука, режущих эту
симфоническую макаронину на части. Впрочем, это мое личное и непрофессиональное
впечатление.
В разгар танцев — было уже около одиннадцати вечера — появился сам хозяин,
который пригласил всех нас к огромному — метр на метр — телевизору, по которому
должны были вот-вот показать казнь масонов. А пока что с экрана звучала
бетховенская музыка (та самая, что в "600 секундах"), и время от времени голос
диктора объявлял:
— Германцы, приготовьтесь к важному официальному сообщению.
К нам присоединились слуги и уже довольно почтенная бабушка Ганса: всем
полагалось присутствовать при таких мероприятиях, все должны были
демонстрировать единство при любых событиях и сообщениях.
Наконец на экране появилось изображение Александер-плац, окруженной со всех
сторон солдатами СС. В центре ее возвышался помост с гильотиной. Стража вела
восьмерых приговоренных. А диктор пояснял:
— Смотрите, германцы. Эти люди отказались от права первородства самой высшей в
мире нации. Они променяли нашу священную арийскую кровь, наше безоблачное
тевтонское небо, нашу твердую германскую почву на бредовые идеи подлой свободы,
губительного равенства и кровосмесительного братства. Продавшись врагам рейха,
они готовили нам участь порабощенной державы, вырождение нашей расы и гибель
нашей культуры. Да будут они казнены и прокляты германским народом!
— Будьте прокляты! — неожиданно для меня воскликнули все зрители вокруг.
Когда осужденные один за другим восходили на эшафот и укладывались на смертный
одр гильотины, стало заметно замешательство где-то слева от места казни. Солдаты
отгоняли какого-то человека, который лез напролом (читатель, должно быть,
догадался, что это был не кто иной, как мой попутчик Сванидзе, который по
возвращении в СССР раз тридцать пересказывал захватывающую историю, как он
