В нескольких метрах от него стояли дети. Старшие мальчишки из барака. Они стояли и смотрели на майора, который тоже смотрел на них, держа в руке беретту. Потом махнул рукой:
— Назад! Марш в барак!
Его власть над ними оставалась реальностью — реальностью в мире, наполненном огнём. Краем глаза майор увидел — снова пролетела птица… а когда посмотрел на мальчишек, то увидел, что они движутся к нему. Плотной стенкой.
— В барак! — крикнул он, пытаясь вспомнить хоть одного по имени, как будто имя могло дать власть, как в любимых в детстве книгах Урсулы ле Гуин. Но имена не приходили в ум, точнее — сбивались, мешались друг другу. Мальчишки шли, и на лицах у них было только пламя. Как они не обжигаются, подумал майор — и увидел, что в первый ряд протолкнулся тот младший, который дарил цветы этой идиотке из комиссии по перемещению. Как же его… он столько с ним возился, вколачивая ту речь… А!!! Алекс, с облегчением вспомнил Келли. И крикнул: — Алекс, в барак!
— Меня Сашка зовут, — сказал мальчишка. Из его руки что-то вылетело, и майор Келли ослеп на левый глаз. В ужасе от этой дикой боли, разодравшей мозг, он успел выстрелить три раза, прежде чем толпа сомкнулась над ним…
Азартное дыхание.
Через полминуты мальчишки стали по одному отходить в сторону. По лицам их тёк огонь, и руки были тоже в огне… или просто в чём-то красном…
То, что лежало у стенки барака, больше ничем не напоминало человека. Но Саша продолжал, стоя на коленях, снова и снова обрушивать зажатый в красных руках камень на этот предмет и кричать:
— Меня Сашка зовут! Сашка! Сашка! Сашка-а-а!!!
…Вильма ванГельден умирала. Летевший по воздуху, как боевой метательный диск древности, кусок кунга отрубил ей ноги по бёдра. Голландка, хрипя, тупо смотрела, как ширится и растекается лужа крови вокруг неё, как медленно ползёт с другой стороны язык горящего бензина.
Её первого крика никто не услышал — как раз взорвалась очередная цистерна.
А потом было просто не до неё. Хотя кричала она очень долго…
…Чувствуя, как переливается и размазывается в обгаженных штанах дерьмо, на бегу крестясь и шепча молитвы, Альваро Рохас бежал прочь от лагеря. Он уже поверил, что спасся — феноменальная трусость помогла ему оказаться в первых рядах бегущих — когда его левая нога с размаху задела сторожок самодельного арбалета, установленного на тропе, по которой он нёсся к аэродрому, стапятилетним дедом Кузьмой — старик с двумя правнучками и ещё пятью чужими детьми разного возраста скрывался в плавнях. Дед Кузьма, воевавший ещё в Гражданскую — за красных — "не имел в виду ничего личного". Надо было есть, а по этой тропке нет-нет, да и пробирались к свалке отбросов кабаны.
