— Вы меня хотите в дискуссию втравить? — Иван Степанович грустно вздохнул. — Не выйдет! А ты, Митя, принял решение — твое дело. Только гляди не просчитайся. Не знаешь ты еще всего.
Митька насторожился: не скажет ли председатель чего нового про огороды.
— Многого ты еще не знаешь.
Братья тревожно смотрели, не ушел бы председатель — старались догадаться, что у него на уме.
— В такой ответственный момент и так себя ведешь, — продолжал Иван Степанович с укором. — Ничего ты не понял, ничему не научился.
— Да ведь я почему не еду?! — взвился Митька. — Мне в Москве велели горло беречь! У меня ценный тенор! А меня в кузове возят! Лариска в кабинке, а я в кузове!
— Устыдил бы ты их, — зашумела с печки бабка, — Мыслимое ли дело затеяли!.. Отец всю жизнь наживал, а им бы только по ветру пустить.
— Ты читал в центральном органе статью: «Людям — значит себе»? — грустно спросил Иван Степанович.
— Нет, — насторожился Митька.
— А почитал бы… Я тебя давно предупреждал… Не знаешь ты всего. Недопонимаешь.
— Так они в кузове возят! И на бис вызывают! Горла не напасешься за так на бис петь!
— Ай-яй-яй! — покачал головой Иван Степанович и вышел.
— Ну вот! — закричал Митька братьям. — Говорил — сбиваете с толку. Не знаете ничего! Машина будет?
Я сказала, что будет.
— Ладно. Если в кабинке — поеду. Хрен с ним. Только уговор — на бис петь не стану! Хоть пол простучите — не стану.
Мы вышли.
Я спросила председателя, что за статья в центральном органе.
— А ты думаешь, я читал? — ответил он. — У меня за две недели газеты лежат не читаны. Где оно, время-то?
И мы поехали к Денисовым.
У них живут мать без отца и шестеро дочек. Бабье царство, а в избе постели не прибраны, на полу тряпки. Двери целый день настежь. По столу ходят куры.
Старшей дочери Денисовых лет тридцать. Она девушка, на лицо страшная, как война. Вдобавок — злющая, все кидает. Болтали, что замуж она не вышла из-за имени. Звать ее Фекла. Но у них ни одна дочка не нашла еще постоянного мужа, так что дело тут не в имени.
Вся семья отчаянная, бесшабашная. Как соберутся вместе, так и давай лаяться и между собой и с матерью. А меньшие — двойняшки, хоть им и десяти нету, довели учительницу до истерики. И понятно: отвечают одна за другую, а отличить их нет никакой возможности.
Когда мы вошли, мать гладила ворох белых халатов, Фекла в бигудях калила семечки, двойняшки перебирали картошку и баловались.
— А ты вроде похудела, мать! — весело зашумел Иван Степанович с порога.
