того же автора. В любом случае обладание этим трактатом требует предлога, иными словами, объяснения.
Чего я и искал у Алкеи де Разье.
— Трактат о бедности, — пробормотал я, листая замусоленные страницы книги. — Вы читали его комментарии к Апокалипсису?
— К Апокалипсису? — тупо переспросила Алкея.
— Пьер Жан Олье писал книги и на другие темы. Вы читали их?
— Увы, — она с улыбкой покачала головой, — как-то раз я слышала чтение из другой книги, о которой говорили, что она его. О совершенстве Евангелия?
— «Вопросы о совершенстве Евангелия». Да, должно быть, так. Сам я не читал этой работы.
— А отец Августин читал. Он сказал, что там много ошибок.
— Вот как? — В который раз я убедился, что я все время натыкаюсь на следы отца Августина. Он, разумеется, постарался бы заглянуть в душу Алкеи. Он, разумеется, арестовал бы ее, когда бы она была вероотступницей.
Или нет?
Не верилось, что отец Августин был способен пренебречь своим долгом веры своей ради счастья дочери. С другой стороны, еще труднее было вообразить его совершающим зачатие этой дочери.
— А что отец Августин говорил об этой книге? — спросил я, имея в виду трактат, который держал в руках. — Говорил ли он, что здесь также много ошибок?
— О да! — радостно отвечала женщина.
— И для вас она все-таки ценна?
— Он не сказал, что там все неверно. Только кое-что. — Она на мгновение задумалась. — Он говорил, нельзя доказать, что Христос был беден от рождения до смерти, что он ничего не оставил своей матери.
— Да?
— А я спросила его, можно ли доказать, что Христос не был беден от рождения до смерти, — продолжала Алкея, радостно улыбаясь своим воспоминаниям. — Он сказал, нет. С ним очень интересно беседовать. Он был очень мудрый, отец Августин. Очень мудрый и благочестивый.
Представив себе, как старший инквизитор обсуждает usus pauper[59] с этой подозрительной старухой, зная, как его дочь любит ее, и тяготясь этим, я едва не улыбнулся. До чего скованно он держался! Какое возмущение вызывал у него этот разговор! И как бы он желал подвергнуть Алкею официальному допросу, имей он на то причины. Самодовольство, с которым она отзывалась об их «интересных беседах», будто о болтовне двух прачек, рассердило меня.
Тем не менее мне подобало скрывать любые зародившиеся у меня сомнения, и притом со всею тщательностью.
— Ответьте мне, — сказал я, мысленно припоминая текст декреталии «Gloriosam ecclesiam», ибо я не имел других источников для справки по этому вопросу, — вы обсуждали какие-нибудь ереси с отцом Августином? Говорили ли о Церкви, о том, не сбилась ли она с пути Христова, потому что погрязла в роскоши?
