«А я, сударыня, я — царь иудейский», — было первое, что мне захотелось сказать в ответ на эту отговорку, столь очевидно лживую. Но я сдержался. Вместо того я возразил, что если она искала совета отца Августина, то у нее, вероятно, находились средства объяснить свои трудности.
— Он читал бумаги, — ответила она.
— Разрешите мне на них взглянуть.
— Я не могу. Я отдала их отцу Августину.
Внезапно терпение у меня лопнуло. Со мной не часто такое случается, уверяю вас, но время у меня не безгранично, а она проявила почти дерзостное коварство в своих ответах. Мне следует, подумал я, выложить ей кое-какие важные факты.
— Отец Августин писал о вашей дочери епископу Памье, — заявил я. — Он упоминал, что ею владеют бесы. Возможно ли, что это и есть причина, побудившая вас обратиться за советом к нему, а не к плохо образованному деревенскому кюре?
Подобные откровения зачастую оказываются убийственными. Я не раз прибегал к ним во время допросов и всегда бывал вознагражден. Я видел, как люди ловят ртом воздух, плачут, бледнеют и краснеют; я видел таких, что падают с мольбой на колени, и таких, что свирепеют и бросаются выцарапать мне глаза. Но Иоанна де Коссад продолжала смотреть на меня, не меняясь в лице. Наконец она произнесла:
— Августин часто говорил о вас.
Неужели она нарочно пропустила одно, столь важное, слово?
— Он говорил, что вы умны и упорны, — продолжала она, — что вы много работаете, но в душе вы не инквизитор. Он сказал, что для вас это все вроде забавы, все равно что охота на кабанов. Подобного легкомыслия он не одобрял. Но не я.
Можете ли вы вообразить себе, что я чувствовал в тот момент? Можете ли вы представить себе, чтобы незнакомая женщина говорила вам, что ваш глубокочтимый покойный патрон считал вас лишенным основополагающих убеждений? И чтобы ей достало бесстыдства это говорить! Клянусь, я онемел от изумления.
— Я думаю, это показывает, что вам не чужды человеческие слабости и привязанности, — заметила вдова. Затем, не спросив позволения, она со вздохом уселась на свой сундук для приданого. — Я расскажу вам об этом, потому что, если я попытаюсь это скрыть, вы все равно узнаете. Вы ни за что не успокоитесь, пока не выясните всего. Но я бы попросила вас хранить это в тайне, отец Бернар, это не для посторонних ушей.
Ко мне наконец вернулся дар речи. С превеликим удовольствием я сообщил ей, что такого обещания дать не могу.
— Неужели? — Она на мгновение задумалась. — А вы кому-нибудь еще рассказывали о моей дочери?
