Мы то, что мы есть, и останемся таковыми независимо от того, во что нас научили верить. Страх перед собой не делает нас иными. Да и может ли человеческая суть во всей ее полноте действительно быть столь уж ужасающей и отвращающей? По моему глубокому убеждению, отнюдь нет! Куда более пугающим мне представляется стремление навязать людям модель поведения, заставляющую их не верить своей истинной природе и бояться себя. Сколько же мук должен претерпеть человек, сколько кошмаров преодолеть для того, чтобы наконец отбросить всю эту шелуху и громко сказать: «Нет!»
Прискорбно, конечно, что между нуждами людей и установками общества существуют противоречия, но велика ли в этом доля вины самих человеческих существ? Возможно, причина коренится как раз в том, что упомянутые выше социальные императивы за столетия развития земной цивилизации удалились от первоначальных, естественных целей, обрели, можно сказать, самостоятельное существование, обслуживая не людей, а некое абстрактное общество.
Говорят, в древней Аттике жил великан по имени Прокруст, который заманивал к себе путников, а потом привязывал их к железной кровати. Тех, чей рост оказывался слишком мал, он растягивал вровень с кроватью, ломая им суставы и кости; слишком же высоким, напротив, отрубал ноги. Возможно, общественно значимые истины представляют собой нечто вроде прокрустова ложа.
Существует альтернатива подобному подходу, хотя сам Прокруст об этом не догадывался. Имеет смысл добиваться не соответствия гостя ложу, а, напротив, соответствия ложа гостю. Лично я предпочел бы воспользоваться ложем подходящим и удобным. Иными словами, я судил бы не о человеке по ложу, а о ложе по человеку. В конце концов, именно человек должен стать мерою всех вещей. И было бы куда разумнее и гуманнее не искажать его природу. Тем паче что все муки, претерпеваемые во имя соответствия неким высшим требованиям, отнюдь не приводят к появлению каких-то новых, особенных, более совершенных, возвышенных или чистых духом людей. Люди остаются теми же, что и прежде.
— Возьми меня еще раз, господин, — взмолилась Пегги.
— Хорошо, — согласился я.
Но даже когда она стонала и вскрикивала в моих объятиях, я, наслаждаясь ее телом, продолжал размышлять о человеческой природе, пока наконец не забыл обо всем.
— Ты доставила мне удовольствие, рабыня, — сказал я ей, когда все кончилось.
— Я счастлива, господин, — отозвалась Пегги, всхлипывая от восторга.
Некоторое время мы неподвижно лежали бок о бок, и ко мне снова вернулись мои мысли.
