Чашка была из тончайшего фарфора, чуть надтреснутая по краю, и, когда он осторожно поднял ее повыше, то разглядел на донышке синие скрещенные мечи.
— Гарднер, — сказала худая темная женщина из полумрака сакли. — Забавно, да, милостивый государь? Зеленый чай с маслом и Гарднер... Или кумыс... Проклятый царизм, душитель свобод: я ехала в ссылку, а за мной ехал гарднеровский сервиз. В ящиках, переложенный соломой. И не так уж много побилось, представляете?
Он отпил горьковатого зеленого чаю и промолчал.
— Знаете, сначала они легко приняли советскую власть. Она боролась с религией. Это была не их религия, попы добрались сюда только в прошлом веке. Когда пришли Советы и прогнали попов и царских чиновников, они решили, что наконец-то все пойдет по-прежнему. Как встарь.
Он молчал.
— Сюда посылают чужаков. Бюрократов. Они ничего не понимают. А здесь совершенно особое положение. Совершенно. Каждое племя, каждый кишлак — сам по себе. И у всех — оружие. У всех. Даже у детей. Но они пока что не пускают его в ход, потому что... Здесь веками сложившееся равновесие. Паритет. Степняки, горцы. Другие...
— Есть еще и другие?
— Всегда есть другие. Я говорила ему, он меня не послушал.
— Председателю?
— Да, этому чинуше.., он управлял коллективным хозяйством в Вологодской области. Молочное животноводство. Коровы-симменталки. Он пустил под нож племенное стадо коров-симменталок. Что ему делать здесь? Зачем?
Он молчал.
Глаза у нее были черные и быстрые, как у птицы, и точно так же, как у птицы, время от времени скрывались в запавших бледных веках.
— Вы из Москвы?
Он еще отхлебнул чаю. В голове слегка прояснилось — отличная штука с похмелюги этот зеленый чай.
— Да.
— И как там, в Москве?
— Холодно. Сыро... Ну, так... метрополитен вот строят. Под землей. Еще собираются строить Дворец Советов. Огромный дворец... Чтобы отовсюду было видно. Только еще проект не утвердили.
— А в Петербурге? — жадно спросила она и даже подалась вперед: — Вы давно были в Санкт-Петербурге?
— Да, — сказал Он неохотно, — в Ленинграде? В прошлом году, весной.
— Как там?
— Белые ночи... как всегда. Свет, вода и ветер. Жалеете, что не вернулись в Питер?
Теперь промолчала она.
— Не жалейте, — сказал он тихо, — не надо. Вы газеты читаете?
— Иногда.
— Радио слушаете?
Она молчала. За окошком глиняной мазанки женщина что-то говорила подруге высоким, пронзительным голосом на незнакомом ему языке.
— Будет война, — сказал он. — Скоро.
— С немцами? — Она, склонив голову набок, прислушивалась к крикам.
