— И большая у тебя семья? — осведомился Бондаренко.
— Двое нас — мамка и я… А знаете, заботы сколько! Одежи нет и взять негде. Кое-как на зиму сколотились.
— Заработал, что ли?
— Заработать-то было бы легче, да где заработаешь? Из папкиного нашили — мамке шубу и мне. Сколько я натерпелся с мамкой из-за этого. «Нет, говорит, сынок: ничего папкиного мы не тронем». Вот ты и поговори с ней. «Шей, говорю, мамка, шей, не беспокойся ты о папке. Вернется он домой — всего наживём… Ну, может, победствуем немножко, да на это наплевать». Плачет мамка, слезами обливается, но, смотрю, взялась за иглу.
Бондаренко схватил на ходу Андрейку подмышки. Лыжи из-под ног мальчика выскользнули, палки повисли на руках.
— Хозяин, глава семьи, кормилец! — говорил Бондаренко, подняв над головой Андрейку, как поднимают отцы своих детей.
— И мамка зовет меня кормильцем, — смеясь сказал мальчик, когда Бондаренко опустил его на снег. — Чудно… А на ухо говорит: «Разведчик ты мой ненаглядный»… Я ведь разведкой занимаюсь… — деловито сообщил Андрейка, поправляя лыжи.
— А ну-ка, поди сюда, — позвал Бондаренко и, наклонившись к уху мальчика, шепнул: — Знаю, Андрейка, но об этом даже шёпотом не положено говорить.
— Почему? — удивился мальчик.
— Тайна. Разболтаешь её, до врага дойдет…
— Я же вам говорю… А у нас об этом все знают. И хоть ты шкуру спусти с наших деревенских, никому не скажут… А в разведку я хожу не один, а с Сергеем.
— С каким Сергеем?
Андрейка видимо уже учел предупреждение Бондаренко, потянулся к уху спутника и прошептал:
— Из города его прислали.
«Наверно, тот самый таинственный Волгин», — подумал Дарнев.
Подошли к дому — обыкновенной бревенчатой избе с пристройкой. В сенях было темно, и Бондаренко оступился. Обледеневшие валенки застучали как сапоги.
В тепло натопленной избе партизан встретила женщина лет сорока, мать Андрейки.
— Раздевайтесь, раздевайтесь скорее, дорогие мои. Намерзлись, поди, мученики вы наши, — говорила она, суетясь вокруг гостей, веником обметая с них снег. — Отогревайтесь. Я печь чуть не докрасна накалила и чайку скипятила.
Разделись, сбросили обледеневшие валенки. Хозяйка подала сухую обувь, приготовленную лыжниками. А когда сели за стол, она заговорила, глядя на Бондаренко:
— А я, признаюсь, Алексей Дмитриевич, думала, вы изменились очень. А ничего, смотри, слава богу, вроде как бы моложе стали. Тяжело, небось?
— Вам наверное тяжелее, Варвара Ильинична.
— А кому теперь легко? Да ничего, сдюжим. Недаром в народе говорится: «Не тот силен, кто первым бьет, а тот силен, кто выстоит».
