– Ну понятно, а то зачем бы я пришел? – раздраженно ответил он. – Только это не большая заслуга с моей стороны – быть верным тебе после твоих любезных речей о моем ничтожестве: это я мог бы сказать сам о себе, а в твоих устах оно не очень-то деликатно. Да что поделаешь, сердце у меня слабое, это мое проклятие, вот и приходится так жить и выслушивать женские попреки. Это и довело меня до того, что я из инженеров стал трактирщиком, а до чего еще докачусь, не знаю! – Он мрачно смотрел на нее.
Она поймала его взгляд и, откинув шаль, так что свет от костра озарил ее лицо и шею, сказала с улыбкой:
– Во всех твоих путешествиях видал ты что-нибудь лучше?
Юстасия была не из тех, кто идет на риск, не имея уверенности в победе. Все еще глядя на нее, он сказал негромко:
– Нет. Не видал.
– Даже у Томазин Ибрайт?
– Томазин милая и простосердечная девушка.
– Что мне до нее! – воскликнула она, вдруг вспыхнув гневом. – Какое она имеет значенье? Сейчас есть только ты и я, и больше ни о ком не надо думать. – И, глядя на него долгим взглядом, она продолжала уже спокойно, но с прежним таинственным жаром в голосе: – Неужели я должна исповедаться тебе в том, что женщины всегда скрывают? Признаться, какой несчастной я чувствовала себя два часа назад, когда думала, что ты женился на ней?
– Прости, что я причинил тебе боль.
– А может, это не только из-за тебя, – сказала она с лукавой усмешкой. – На меня иногда находит. Должно быть, это у меня в крови.
– Ипохондрия,
– Или это оттого, что кругом все так мрачно. Когда я жила в Бедмуте, мне всегда было весело. О, счастливые, счастливые дни в Бедмуте! Но теперь и на Эгдоне станет веселее.
– Надеюсь, – хмуро ответил он. – Ты понимаешь, вечная моя возлюбленная, какие последствия будет иметь твой сегодняшний призыв? Я опять буду приходить к тебе на свиданья на Дождевой курган.
– Конечно.
– А ведь когда я шел сюда, я имел твердое намерение попрощаться с тобой раз и навсегда и больше уж никогда не видеться.
– Ты, кажется, считаешь, что я должна еще благодарить тебя за это? – сказала она, отворачиваясь; негодование проступило в ее чертах, как подспудное пламя. – Можешь приходить на курган, если тебе угодно, но меня там не будет; можешь звать меня, но я не услышу; и соблазнять меня своей страстью, но я тебе не предамся!
– Ты это и раньше говорила, душенька. Но такие, как ты, редко держат слово. Да и такие, как я, тоже.
– Вот что я получила за все свои старанья, – прошептала она с горечью. – И зачем только я пыталась тебя вернуть? Знаешь. Дэймон, иногда у меня в душе словно борются два чувства. Бывало, ты меня обидишь, а я потом успокоюсь и думаю: «Да что же это я держала в объятьях – человека или клок тумана?» Ты хамелеон, Дэймон, и сейчас показываешь мне свою самую дурную окраску. Уходи, или я тебя возненавижу.
