– А это очень опасно? – спросил Христиан.
– А музыкант какой! – сказал Сэм. – С ним никто и тягаться не мог. Бывало, идет приходский оркестр в церковь, он впереди всех с кларнетом, и так дудит, словно во всю жизнь ни на чем другом не игрывал. А подойдут к церковным дверям, он сейчас бросит кларнет – и на хоры; ухватит виолончель и давай наяривать, словно век свой ни к чему, кроме виолончели, не притрагивался. Люди, кто в музыке толк знал, даже не верили: «Неужто, говорят, это тот самый, который только что так мастерски на кларнете играл? Быть этого не может!»
– Это и я помню, – сказал торфяник. – Сам дивился, как это один человек, а столько разного в голове держит и даже пальцев никогда не перепутает!
– А еще был случай в Кингсбери… – начал опять Фейруэй, как рудокоп, который готовился вскрыть новое ответвление все той же богатой залежи.
Уайлдив испустил вздох нестерпимой скуки и посмотрел на перегородку.
– Он туда часто хаживал по воскресеньям после обеда, дружок у него там был, Эндри Браун, тамошний кларнетист, тоже хороший человек, а музыкант так себе, пискляво как-то у него получалось…
– Бывало!
– И сосед Ибрайт частенько заменял его во время вечерней службы, чтоб тому можно было малость вздремнуть, – помогал, значит, ему по силе возможности, как всякий бы друг сделал…
– Ну да, как всякий бы сделал. – сказал дедушка Кентл; остальные более коротко, кивками, выразили согласие.
– И только, бывало, Эндрн заснет, а сосед Ибрайт в его кларнет дунет, как, глядишь, уж все головы к хорам поворачиваются, – слышат, значит, люди, что великая душа среди них проявилась. «Ага, говорят, это он, так я и думал!» А раз, помню, – в то воскресенье надумали они исполнять Сто тридцать третью кантату «К Лидии», – она с виолончелью, и сосед Ибрайт свою принес – и когда дошли до этого стиха: «И влага дивная по бороде бежит и на одежды каплет», сосед Ибрайт до того разгорячился – как дернет по струнам, мало виолончель надвое не перепилил, аж все стекла в церкви задребезжали, точно в грозу. А пастор ихний, старик Уильямс, только руки воздел, этак с размаху, словно на нем не стихарь был кружевной ради торжества, а просто рубашка, – как будто хотел сказать: «Ах, мне бы такого прихожанина!» Да куда там, в Кингсбери никто ему и в подметки не годился.
– И не страшно было, когда стекла задребезжали? – осведомился Христиан.
Никто ему не ответил – все сидели молча, в восхищенье от только что описанного кунстштюка. И как уже не раз бывало с блестящими выступлениями, потрясавшими очевидцев, но нам известными лишь по рассказам – с пением Фаринелли перед принцессами, с знаменитой речью Шеридана в парламенте и многими другими, – то обстоятельство, что tour de force
