Как только дверь затворилась, Томазин сказала, обратив к нему бледное, заплаканное лицо:
– Дэймон, у меня сердце разрывается! Я совсем не хотела так расставаться с тобой в Эиглбери – в гневе, с недобрыми словами, но я напугалась и сама не знала, что говорю. Я всеми силами старалась не показывать тете, как я сегодня намучилась – а ведь так трудно следить за своим лицом и голосом и улыбаться, как будто для меня это все пустяки, – но я старалась, а то она бы еще сильнее разгневалась. Я-то знаю, что ты не виноват, что бы там ни говорили.
– Она очень нелюбезна.
– Да, – пролепетала Томазин, – а теперь ты, может быть, и про меня это думаешь… Дэймон, что будет со мной?
– С тобой?
– Да. Те, кто тебя не любит, такое про тебя нашептывают, что и я минутами сомневаюсь… Мы ведь все-таки поженимся, да?
– Конечно. Надо только в понедельник поехать в Бедмут, и нас тотчас же обвенчают.
– Так поедем, ради бога!.. Ах, Дэймон, что я говорю… До чего ты меня довел! – Она закрыла лицо платочком. – Подумай, я сама прошу, чтобы ты на мне женился. А ведь по-настоящему это ты должен бы стоять передо мной на коленях и умолять меня, твою жестокую возлюбленную, не отвергать тебя, не разбивать тебе сердце… Мне часто мечталось что-то в этом роде – такое красивое и радостное, а как получилось непохоже!
– Да. Действительность никогда не бывает на это похожа.
– Мне-то, в конце концов, все равно, даже если мы и совсем не женимся, – добавила она с некоторым достоинством. – Да. Я и без тебя проживу. Но я беспокоюсь о тете. Она такая гордая, так дорожит честью семьи, она не вынесет, если все это огласится раньше… раньше, чем будет исправлено. И мой двоюродный брат Клайм – он тоже будет жестоко обижен.
– Значит, он очень неразумный человек. Правду сказать, вы все довольно-таки неразумная публика.
Щеки Томазин вспыхнули – и то не был румянец любви. Но каким бы мимолетным чувством ни была вызвана эта вспышка, она тут же угасла, и Томазин смиренно сказала:
– Я всегда стараюсь быть разумной, насколько могу. Меня только тревожит, что ты как будто получил наконец какую-то власть над тетей.
– По справедливости так и быть должно, – ответил Уайлдив. – Вспомни, чего я только но натерпелся, пока она не дала согласия. Взять хоть ее выходку в церкви – ведь это кровная обида для мужчины, когда девушке публично запрещают вступать с ним в брак! И двойная обида, если он, как я, слишком уж чувствителен и подвержен унынию и мрачным мыслям и еще невесть какой чертовщине. Этого я ей никогда не забуду. Был бы на моем месте другой человек – пожестче характером, – он бы, пожалуй, обрадовался случаю расквитаться с твоею теткой – взял бы вот сейчас да и оставил все, как есть!
