– Может, нам бы домой побежать, соседи? – сказал Христиан. – Только не порознь, а всем вместе? А?
– Наберите там дроку, – сказал Фейруэй, – да зажгите – посмотреть, кто это.
Когда пламя вспыхнуло, из темноты выступил молодой человек в облегающем костюме и красный с головы до пят. – Есть тут прямая дорога к дому миссис Ибрайт? – повторил он.
– Да вон та тропка, где ты стоишь.
– Нет, такая, чтобы фургон и пара лошадей могли пройти.
– Проедешь и парой. Дорога, правда, плоха, да и круто, но ежели у тебя есть фонарь, так лошади найдут, куда копыто поставить. А где твоя повозка, сосед охряник? Высоко ли уже взобрались?
– Я оставил ее внизу, с полмили отсюда, а сам пошел проверить дорогу. Давно здесь не бывал, боялся в темноте заплутаться.
– Ничего, валяй, проберетесь, – сказал Фейруэй. – Ох, и страх же меня взял, когда я его увидел! – продолжал он, обращаясь ко всем вместе, в том числе и к охрянику. – Господи, думаю, что это за пугало такое огненное? Ты, друг, не обижайся, я же не говорю, что ты и впрямь пугало, основа-то у тебя, всякому видать, хорошая, отделкой вот малость не вышел. Я к тому, что спервоначала больно уж мне чудно показалось – вроде как черта вдруг увидал либо красный этот призрак, про которого мальчишка рассказывал.
– А я еще хуже перепугалась, – сказала Сьюзен Нонсеч, – потому прошлой ночью я во сне мертвую голову видела.
– Ох, да уж и не говорите, – сказал Христиан. – Ему бы еще платок на голову, совсем бы дьявол с картинки про искушение.
– Ну что ж, спасибо, что показали дорогу, – проговорил, слегка улыбаясь, молодой охряник. – И спокойной ночи вам всем.
Он сошел с кургана и исчез в темноте.
– Где-то я встречал этого парня, – заметил Хемфри. – Но где, и когда, и как его звать, не помню.
Не прошло и пяти минут после ухода охряника, как новый путник приблизился к частично ожившему костру. То была всем известная и всеми уважаемая вдова, тоже местная жительница, но по манере держать себя отличавшаяся от простых поселян. На черном фоне убегавшего вдаль вереска лицо ее светилось ровной белизной без теней и полутонов, как античная камея.
Это была женщина средних лет, с правильными и несколько жесткими чертами лица, какие часто встречаются у тех, в ком острый, проницательный ум преобладающее качество. Временами казалось, что она смотрит на все с высоты –как бы с некоей горы Нево, недоступной для окружающих. В ней была отчужденность, как будто одиночество, источаемое вересковой степью, все сосредоточилось в этом лице, так нежданно возникшем из темных ее пределов. На поселян, столпившихся у костра, она смотрела с таким видом, словно очень мало считалась и с их присутствием, и с тем, что они могут подумать о ней, блуждающей в такой поздний час и по таким глухим местам; в этом беглом взгляде было косвенное признание, что в каком-то смысле они ей не ровня. Объяснялось это, вероятно, тем, что, хотя муж ее был мелким фермером, сама она родилась в семье священника и когда-то мечтала для себя не о таком будущем.
