В ответ на это приглашение из дыма возник тощий, узкоплечий парень, с жидкими, бесцветными волосами, одетый словно бы не по росту, – из рукавов торчали длинные костлявые руки, из штанин такие же длинные и костлявые лодыжки. Он нерешительно сделал два шага вперед, потом – очень быстро – еще пять-шесть шагов, уже не по своей воле, а подтолкнутый кем-то сзади. Это был младший сын дедушки Кентла.
– Чего ты дрожишь, Христиан? – добродушно спросил торфяник.
– Я – этот человек.
– Какой?
– За которого ни одна женщина идти не хочет.
– Вот те на! – сказал Тимоти Фейруэй, выкатывая глаза, чтобы лучше обозреть всю длинную фигуру Христиана. Дедушка Кентл тоже уставился на сына, как курица на высиженного ею утенка.
– Да, это я. И я очень боюсь, – пролепетал Христиан. – Не повредит это мне, а? Я всегда говорю, что мне наплевать, божусь даже, а на самом деле совсем мне не наплевать, иной раз такой страх нападет, не знаешь куда деваться.
– Ах, чтоб тебе, вот ведь чудно! – сказал Фейруэй. – Я же совсем не про тебя думал. Выходит, в наших краях еще один есть! Да зачем тебе было признаваться, Христиан?
– А что ж делать, коли оно так? Я же не виноват? – Он обратил к ним свои неестественно круглые глаза, обведенные, как на мишени, концентрическими кругами морщинок.
– Это-то конечно. А все ж таки радости мало, меня прямо мороз подрал по коже, когда ты про это сказал, – я думал, только один есть такой горемыка, а оказывается, двое! Плохо твое дело, Христиан. Да ты почем знаешь, что они бы за тебя не пошли?
– А я к ним сватался.
– Ишь ты! Вот бы уж не подумал, что у тебя хватит смелости. И что же последняя тебе сказала? Может, не так страшно, удастся еще ее уломать?
– «Убирайся прочь с глаз моих, дурак трухлявый», – вот какие были ее слова.
– М-да! Не обнадежила! «Убирайся прочь с глаз моих, дурак трухлявый», – это, брат, крепко сказано. Но и то еще ничего, тут только терпенье нужно, подождать, пока у нахалки у этой седой волос пробьется, тогда небось добрей станет. Сколько тебе лет. Христиан?
– Об осень, как картошку копали, тридцать один стукнуло.
– Не так чтобы очень молод. Но время еще есть.
– Это я с того дня считаю, когда меня крестили – там у них записано в большой книге, что в ризнице лежит. Но мать мне говорила, что от родов до крестин еще сколько-то времени прошло.
– А-а!
– А сколько, хоть убей, не помнит. Знает только, что в ту ночь луны не было.
– Луны не было – э, брат, это плохо! Слушайте, соседи, ведь плохо это для него, а?
