– Ах, страсти!.. – вздохнула какая-то женщина сзади.
– Только что пастор сказал: «Если есть возражения против этого брака, заявите», – продолжал Фейруэй, – как вдруг встает женщина рядом со мной, у самого моего локтя. «Будь я проклят, коли это не миссис Ибрайт», – говорю я себе. Да, соседи, даром что в храме божьем, а именно так я сказал. Сами знаете, нет у меня такой повадки, чтобы клясться и ругаться, и которые тут есть женщины, пусть сейчас на меня не обижаются. Но что я сказал, то сказал, скрывать не хочу, – ведь если б я скрыл, это была бы ложь.
– Верно, верно, сосед Фейруэй.
– «Будь я проклят, коли это не миссис Ибрайт», – говорю я себе, – повторил рассказчик, непреклонной строгостью лица и тона показывая, что повторение вызвано исключительно необходимостью, а отнюдь не желанием посмаковать кощунственные слова. – И вдруг слышу, она говорит: «Я запрещаю этот брак!» – «Хорошо, мы с вами поговорим после службы», – отвечает пастор, да так спокойно, совсем по-домашнему, будто и не священник, а простой человек, и святости в нем не больше, чем во мне или в вас. А она стоит, – ни кровинки в лице. Может, помните, в Уэзербери в церкви есть памятник – солдат сидит, ногу на ногу положил? Еще мальчишки у него нос отбили? Вот и она такая же была белая, когда сказала: «Я запрещаю этот брак!»
Слушатели прокашлялись и подбросили хворостинок в огонь, – не потому, что в том была надобность, но чтобы дать себе время извлечь мораль из этого рассказа.
– А я, как узнала, что им нельзя пожениться, так-то обрадовалась, словно мне шестипенсовик подарили, – послышался робкий голос. Это говорила Олли Дауден, бедная женщина, кормившаяся тем, что вязала на продажу веники и метлы из вереска. Она всегда была вежлива и с друзьями и с недругами, признательная всему миру уже за одно то, что ей позволяли оставаться в живых.
– А теперь она все равно за него вышла, – сказал Хемфри.
– После того, как миссис Ибрайт передумала и дала согласие, – закончил Фейруэй с независимым видом, как будто его слова были не просто повторением того, что еще раньше сказал Хемфри, но плодом его собственных размышлений.
– Ну, пусть даже им стыдно, а я все ж таки не понимаю, почему было не сыграть свадьбу здесь, у нас, – сказала дебелая женщина, у которой корсет скрипел, словно высохшие ботинки, всякий раз, как она поворачивалась или наклонялась. – Плохое ли дело – собрать соседей да повеселиться, хоть об рождество, хоть на свадьбе. Другой бы рад был угождение людям сделать, а эти на-ка, все тайком да втихомолку. Не люблю этаких скрытных.
