Они остались вдвоем в целом мире: Наташа и человек с длинным лицом.
Он протянул Наташе руку. Смотрел виновато, но руку протягивал решительно.
Наташе стало так страшно, как не бывало еще никогда в жизни. Ей захотелось бежать, но бежать было некуда, ведь в целом мире были только она и человек с длинным лицом.
Захотелось кричать, но ни крик, ни даже хрип не рождались.
А человек все протягивал руку: мол, на, бери.
На указательном пальце его руки Наташа заметила большую родинку. И от этого почему-то стало еще страшней.
Она оттолкнула руку и все-таки сумела закричать:
– Нет! Нет! Не надо!
Человек смотрел серьезно и говорил, словно извиняясь:
– Да, да… Увы… Да…
– Нет! – кричала Наташа. – За что? Нет!
– Да, – говорил человек. – Да.
А когда не стало сил кричать, Наташа шептала одними губами:
– Нет! Не надо! Не меня! Не я! Нет!
Человек громко и отчетливо произносил всего одно слово:
– Да, да, да… – И все тянул руку и улыбался виновато.
И не взять эту руку было нельзя.
И взять ее – было смертельно.
Наташа обмякла как-то вдруг, обессилела – и протянула свою руку.
Сначала проснулось это жуткое, всепобеждающее чувство вины, а потом уже сам Павел Иванович открыл глаза.
На часах было семь. Как всегда, он спал очень долго. Но приступ закончился.
В открытое окно тянуло свежестью. Серый в предутреннем свете город казался чужим и неестественно тихим. Жизнь в городе всегда рождалась так – постепенно, будто нехотя, а потом – это будет где-то через час – словно кто-то невидимый отмашку давал: все начинало мчаться, гудеть, торопиться, бежать, светить…
Как всегда, тряслись руки, как всегда, есть не хотелось, умываться не хотелось, под душем стоять не хотелось. Да и жить не хотелось, в конце концов.
В храм все-таки он решил пойти. Не потому, что надеялся на успокоение, а чтобы не нарушать привычный ход вещей.
В церковь всегда ходил пешком. Неловким казалось ехать туда на машине. Бесили люди, толкающиеся в метро. Бесили нищие, сидящие у храма. У женщины, продававшей свечи, не оказалось сдачи. Павел Иванович прикусил язык, чтобы не выругаться.
Подошел к иконе. Перекрестился.
Стоял, смотрел на Лик, как всегда, не зная, о чем просить.
Народу в храме было мало, и за спиной Павел Иванович ощущал какую-то давящую, темную тишину.
Вдруг показалось, что темнота прорвалась. Вдруг он почувствовал… Как сказать? Невероятное облегчение, что ли. Ни с чего. Внезапно. Так бывает, знаете… Ну, например, если ждешь плохую весть, уверен в плохой вести, а приходит хорошая. Или в юности, когда на свидание идешь, не зная, придет она или нет, и вдруг замечаешь ее издали… Или, например…
