— Зачем так грубо, мой милый? — Мануков тоже повысил голос. — Вижу: человек толковый. Уму-разуму хочу поучиться.
— Ступай, ступай себе с богом.
— Я тебе по-доброму, как хорошему человеку…
— Ступай! Мы ваших делов не касаемся… Н-но, пошла!.. Воз, скрипя, сдвинулся с места.
Мануков возвратился к экипажу. Он тихо смеялся и потирал руки.
— Итак, Козлов занят, — он уселся на свое место и накрыл колени кожаной полостью. — Но главное даже не в этом… Как все продумано! Заметьте себе: в мелочах гениальное проявляется гораздо полнее, чем в крупном.
Он обернулся в сторону удаляющегося воза и продолжал:
— Вот вам пример безошибочного подхода. Строжайшее социальное сито! Коли есть сейчас у тебя, хозяин, телега и лошадь — значит, на сегодняшний день мужик ты зажиточный. Вот и вся твоя визитная карточка. Предъявил — грузи и вези. Имущество попадет именно тому, кому нужно. Не нищим, классово сознательным пролетариям и не бунтующей голи, которая побежит с этим добром в кабак, а тем, кого и надо в первую очередь поддерживать, на кого потом можно будет опереться, как надо конца тебе преданный социальный слой. Уверенность — сто процентов. И какая крепкая хватка! Как смело отвечал! Такой за свое постоит. Потому-то ему и дали винтовку. Не какой-нибудь лавочник, готовый торговать нашим и вашим.
Шорохов прервал его:
— Лавочник? Николай Николаевич! Но вы-то сами? Прищурясь, Мануков взглянул на него:
— А что вам, Леонтий Артамонович, обо мне известно?
— Пока ничего. Да мне и зачем?
— Почему же?
Мануков простодушнейше улыбался. Но Шорохова такое выражение его лица уже не обманывало. Вопрос им задавался всерьез.
— Очень просто. Как бы яснее сказать… Если коротко и без шуток: мы с вами в разных куриях.
— Это что же? Вы говорите про выборы в Государственную думу? Когда вы еще были… э-э… Кем вы тогда были? Пекарем? Слесарем?
— Токарем по металлу. И, скажу вам, на выгоднейшей работе: нарезал соединительные муфты для бурильных труб. Зарабатывал по семь, по восемь рублей в день. Смеетесь? Для рабочего человека это были огромные деньги. Хозяйке за угол и стол я платил всего двадцать рублей в месяц. Посылал отцу, кое-что откладывал. К началу германской войны у меня на сберегательной книжке лежало шестьсот рублей. В тех-то деньгах!.. Потом, правда, перешел в снарядный цех на другом заводе. Заработки стали поменьше.
— Понятно. В снарядный — чтобы не попасть в солдаты?
— Так сложилось.
Сложилось из-за неудачной забастовки, одним из организаторов которой Шорохов был. Это сейчас ему вспомнилось. Он повторил: — Так сложилось. Да…
